Амайг думал не о тех трудностях, которые ждали бы его, окажись он под открытым небом, а о том, как ему одолеть сопротивление родителей. «Только бы суметь коня вывести, – размышлял он, – тогда я бы и спрашивать их не стал – ускакал бы, и все!» И очень он сожалел, что не сообразил приехать из Магомед- Юрта прямо к Торко-Хаджи и не оставил у него коня.

– Сегодня ночью, – продолжал свою речь Торко-Хаджи, – мы должны занять ближний склон у Терека. Пседахцы и кескемовцы займут свои позиции, к ним уже поехали. Итак, сколько вам надо времени, чтобы подготовиться к выступлению?

– Один час. Всего час, – зашумели вокруг.

– Хватит и получаса, – крикнул кто-то.

– Пусть будет час! – оборвал пререкания Торко-Хаджи. – Пищу и воду вам повезут на места. Сообщите дома, что завтра утром с минарета прокричат о том, чтобы сюда, на площадь, доставили продукты, пусть несет кто что сможет.

– Кричать-то они прокричат, – сказал Товмарза, толкнув локтем стоявшего рядом Алайга. – Вот кто только у них командиром будет?

– Торко-Хаджи, конечно! Едва ли еще кого другого так уважают в нашем народе.

Товмарза горячо дохнул в ухо Алайга:

– Уважения мало, надо еще военный опыт иметь. У войны свои секреты. А у казаков ведь будут офицеры, они, брат, не чета нашим.

Поблизости оказался Гойберд. Он невольно услыхал, что говорил Товмарза.

– А разве в Гушко-Юрте не было офицеров? – сказал он. – Отбросили же наши казаков? Клянусь богом, отбросили. И на этот раз так будет!

– Уж ты-то молчал бы, – махнул рукой Товмарза.

– И ты не лезь не в свои дела.

Товмарза пренебрежительно усмехнулся.

– Тоже нос задрал! Не слишком ли торопишься?

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что слышал. Если на твоих плечах голова, а не арбуз, поймешь.

– Прекратите перебранку, вы мешаете слушать! – закричали на них.

– Ну, сельчане, поторапливайтесь, – закончил Торко-Хаджи. – Через час мы уже должны быть в пути…

Итак, Хасан снова должен покинуть село. А он-то надеялся сегодня переночевать дома, точнее, у Исмаала, у себя пока опасно. Может, и не так опасно, но Кайпа все еще боится беды, и потому они с Миновси упросили его побыть у Исмаала. Ну а Хасан противиться не стал, ему бы только крыша над головой была. С самого приезда он всего две ночи провел с матерью и братом. Друзья не раз предлагали ему побыть дома, понимали, что после долгого отсутствия человеку надо и со своими пожить хоть неделю-другую, наговориться, передохнуть, но Хасан и думать об этом не хотел. Хусен женился не вовремя, доставил Исмаалу лишние заботы, нельзя же и Хасану сидеть дома! Сейчас не то время. Каждый, кто носит шапку и считает себя мужчиной, должен сделать все возможное, чтобы защитить новую власть…

Площадь быстро пустела. Скоро на ней остался только один Амайг. Он с завистью глядел вслед уходящим. Счастливые, они могут пойти домой, припасти все, что надо в путь, и уехать. Ведь их никто и ничто не задержит. А он? Уехать-то и он бы смог, но пешком не пойдешь, а коня Мурад и Кудас, хоть умри, не дадут.

Чья-то большая рука подхватила Амайга под локоть.

– Пошли домой, чего ты здесь стоишь, когда все разошлись.

Это был голос отца.

Амайг молча последовал за ним. Удивленный таким послушанием сына, Мурад летел как на крыльях.

– Я ведь давно ищу тебя. Рано утром нам с тобой надо ехать в Той-Юрт. – Мурад говорил быстро, словно боялся, как бы Амайг не вставил слова, не отказался. – Твои родственники по матери нашли там достойных людей, которые хотят с нами породниться. Прутья, говорят, следует гнуть, пока они сырые. Такое дело нельзя затягивать…

Амайг молчал, Мурад совсем разошелся.

– Завтра мы будем там и, пока не сладим дело, не вернемся. Барана, а если надо и быка, купим на месте. Слава богу, денег нам не занимать. Ничего не пожалею для единственного сына.

Амайг молчал не из смирения. Он просто думал о своем, о револьвере, о пятидесяти рублях, которые лежат у него в кармане. Если отец кинется за деньгами в сундук, можно себе представить, что с ним произойдет.

Но, на счастье, Мурада хватило только на то, чтобы поесть и завалиться спать. Утром ведь надо ни свет ни заря подниматься. Довольный тем, что сын дома и ему ни в чем не перечит, Мурад, едва положив голову на подушку, заснул крепким сном.

Проснулся он, когда пропели вторые петухи. Подошел к кровати, чтобы разбудить Амайга, и удивился: постель сына была пуста. Мурад кинулся в сарай. Коня на месте тоже не было.

Холод на перевале невыносимый. Ветрено. Не то, что внизу, в долине. И спрятаться негде. Разве только потеснее прижаться к лошади, но и в этом мало проку. Ветер так пронизывает, что Хасану кажется, будто он и сквозь лошадь продувает. Тело словно свинцом налито, до того тяжелое. Хоть бы чуток погреться!

Хасан невольно завидует пседахцам. На их стороне по всему склону лес. Они могут разжечь костры. Тут же, где расположились сагопшинцы, голо, как на осмоленной бараньей голове. Даже сухого бурьяна и того нет. Чтобы не стоять на месте, Хасан ходит по перевалу и коня водит за собой на поводу. Не он один. Все делают то же самое. Иные, те, кто одет потеплее, сидят верхом на конях. То там, то тут кто-то с кем-то переговаривается, как в селе, когда под вечер в переулках собираются мужчины перекинуться новостями.

– Это не дело, – слышится голос Элберда, человека высокого, широкоплечего и немного сутулого, может, оттого, что уж очень он велик ростом и потому все время пригибается, чтобы казаться пониже. – Пропадем мы тут.

Товмарза, пока Элберд не заговорил, принимал его со спины за Гойберда и все норовил приняться за свое: подтрунивать над ним. Сейчас Товмарза благодарит бога, что не сделал этого. Не забыл он пощечины, полученной некогда от Элберда за насмешку. Она так и осталась неотмщенной. Примирения тоже не произошло.

– Еще одну такую ночь здесь проведешь – и уже не будешь годен ни для войны, ни для дома, – досказал Элберд.

– У тебя нос слишком большой, – пошутил Гарси. – Он и притягивает к тебе весь холод.

Хасан еще с детства не любил Гарси. Бывает же так, что человек ничего тебе плохого не сделал, а душа к нему не лежит – и все. Теперь, когда Хасан узнал, что Гарси противник их примирения с Соси, он уже воспринимает его как врага и только молит бога, чтобы помог ему уехать отсюда, не сцепившись с Гарси. Оттого и старается не попадаться ему на глаза. Не из страха, понятно, а чтобы не усугубить и без того трудное положение.

– Большой и горбатый нос – куда меньшая беда, чем такой вдавленный, как у тебя, точно казачье седло! – отпарировал тем временем Элберд.

Хасан в душе порадовался ответу Элберда. Молодец он, никогда в долгу не остается.

Гарси не обиделся. Он весело засмеялся и сказал:

– Оно, может, и не беда большой-то нос, но и не грех бы тебе и запасной иметь, на людях с ним показываться. Но с таким заметным и от пули не убережешься.

– Ты лучше о своей башке думай, ее береги, о моем носе не тревожься.

Сообразив, что разговор грозит приобрести нежелательный оборот, Гарси «натянул вожжи».

– Э, Элберд, – сказал он, – я не думал, что ты такой обидчивый, шуток не понимаешь.

– Я не обиделся, – быстро остыл Элберд. Настолько быстро, что знающие его нрав удивленно