— Даже как часть терапии? Чтобы, скажем, выразить в письменной форме мысли о самоубийстве?

— Никогда. Первый вопрос к пациенту, страдающему депрессией: вы когда-нибудь думали о самоубийстве? И если ответ — да, то следуют еще два вопроса: насколько часто думали? Предпринимали ли вы какие-то конкретные шаги? И если окажется, что пациент их предпринимал, вы можете таким образом оценить серьезность его суицидальной озабоченности. Но когда ты просишь написать записку, ты делаешь реальным то, что до этого было лишь фантазией. Записка как раз и становится конкретным шагом.

— Объясните, пожалуйста. Это ваша личная точка зрения или такова общепринятая практика?

— Нет-нет, это самые-самые-самые основы. Любой квалифицированный психотерапевт скажет вам то же самое. Суицидент страдает от определенных мыслей и хочет, чтобы ему помогли. А когда ты просишь его написать предсмертную записку, тем самым ты даешь ему понять, что писать записки о самоубийстве — нормальное, здоровое занятие. А это не так. Предсмертные записки либо сопровождают самоуничтожение пациента, либо являются криком о помощи. Поскольку мы, во-первых, не желаем, чтобы пациент себя уничтожал, а во-вторых, он и без того взывает о помощи, такая записка не послужила бы ни одной из этих целей.

Возьмите пациента, у которого рак в финальной стадии, он испытывает ужасные мучения, качество жизни полностью утрачено, ему осталось жить несколько недель, и — что делать, — если вы хотите положить конец своим страданиям, то это будет законный выбор, может быть, даже позитивный выбор, так что составьте несколько записок, выразите то, что хотите сказать. Но в качестве антисуицидальной терапии? Я вас умоляю. Это как предлагать педофилу: «Почему бы вам не зарисовать для меня несколько своих фантазий?» Или серийному убийце: «Может быть, составите подробное описание идеальной жертвы и мы это обсудим?» Простите, я сделал страдающих депрессией похожими на каких-то преступников, но я не это имел в виду: вы меня, думаю, понимаете. Пожалуй, это больше смахивает на то, как если бы вы сказали женщине, которая убивает себя анорексией: «Принесите-ка мне фотографии моделей и актрис, на которых вы больше всего хотите походить». Она и без того страдает от крайне негативной оценки собственной внешности, от колоссальной дисморфии тела, и вы собираетесь помочь ей таким манером? Нет, нет, это немыслимо.

— Ну хорошо, это понятно. Но возможно ли, чтобы какой-то психотерапевт использовал этот прием, чтобы прояснить негативные эмоции пациента?

— Искренне надеюсь, что невозможно. Это было бы совершенно безответственно. Вы хотите сказать, что Белл просил об этом Кэтрин?

— На ее предсмертной записке есть отпечаток его большого пальца. Он признался, что видел эту записку до того, как она умерла, но он говорит, что она принесла ее сама. Что это была ее идея.

— Ну, это в корне меняет дело. Очевидно…

— Дело в том, что я сам не знаю, верить ему или нет. Другая пациентка сообщила мне, что он попросил ее принести предсмертную записку. Она тогда была в глубокой депрессии, а он попросил ее написать записку — для лечения — и принести ему. Из-за этого она перестала к нему ходить.

— Знаете, я тут сижу в полном ошеломлении, детектив. Охранники парковки подозрительно на меня косятся, а я сижу здесь и не знаю, что мне со всем этим делать. Если честно, это меня поразило как пример невероятно плохой терапии. Просто не верится. В любом случае, если он и не просил Кэтрин написать записку, он должен был госпитализировать ее, после того как она ее написала. Это не обсуждалось?

— Со мной — нет.

— Не верится. Ладно, вопрос в том, что теперь делать. Если он все-таки сам предлагал ей написать записку, с этим уже можно обратиться в суд, но в этих вопросах я вам не советчик. Он пренебрег обязанностями врача? Занимался опасной практикой? Это вопросы для юристов и комиссий по этике. Вы планируете двигаться таким путем?

— Комиссии по этике? — повторил Кардинал. — Нет, я придумал кое-что другое.

Утром Дороти Белл сходила в парикмахерскую, а днем провела безмятежный час, сгребая опавшие листья и укладывая их в мусорные мешки. Она снова вернулась в дом и поливала цветы, когда услышала, как уходит пациент, а потом открылась дверь, разделявшая две половины дома, и появился Фредерик.

— Какой приятный сюрприз, — произнес он и поцеловал ее в макушку. — А я думал, ты поехала в центр.

— Я там была. Уже вернулась.

— Бог ты мой, всего четыре часа, а я зверски хочу есть. Эти больничные сэндвичи такие тощие. Человек там может умереть с голоду, и никто никогда не узнает.

Он стал рыться в буфете.

— Что ты ищешь?

— Печенье, дорогая! Печенье! Полцарства за печенье!

— Оно в другом буфете. В красной банке.

— Опять ты его прячешь, — жизнерадостно заявил он. — Бережешь его от меня.

— Этот мальчик, Дорн, — проговорила она. — Тот, который застрелился в прачечной. Он же был один из твоих пациентов, правда?

— Да, правда. Бедняга.

— Я удивилась, что ты тогда как-то не очень расстроился.

— Я расстроился.

— Но ты об этом не говорил.

— Не хотел тебя волновать, вот и все.

— Почему это должно было меня взволновать?

— Не знаю. Вот сейчас ты волнуешься, так мне кажется.

— Мне просто интересно, почему ты про это не сказал. Все-таки это довольно впечатляюще, когда так теряешь пациента. И про это писали в газетах.

— Как ни странно, Дороти, я полагаю, что это моя работа — беспокоиться о моих пациентах, а не твоя. Бывает, что молодые люди хотят себя убить, такова правда жизни. Многие из них приходят ко мне либо когда уже поздно что-то предпринимать, либо когда на самом деле они не хотят меняться. Иными словами, когда они действительно, действительно хотят покончить с собой. И делают это.

— И тебя это вполне устраивает?

— Дорогая, да что с тобой?

— Мне просто кажется, что это ужасно — когда твой пациент идет в публичное место и выстрелом сносит себе голову, а ты ни слова об этом не говоришь.

— Я целый день разговариваю с людьми, я целый день выслушиваю людей. Иногда дома я просто не расположен разговаривать. Разумеется, есть врачи, которые притаскивают домой все истории болезней своих пациентов и днем и ночью мучают ими домочадцев. Но я не из таких. Точка. — Он поставил молоко обратно в холодильник, взял стакан и тарелку. — У меня не будет пациентов до пяти. До этого времени буду писать кое-какие заметки.

Он закрыл за собой двери, и Дороти услышала его удаляющиеся шаги.