я решил отснять его, не откладывая. Мы не могли дожидаться, пока окончательно рассветет, поэтому предстояло создать декорацию природ­ной среды обитания на нашем дворе и заманить туда несчастное животное.

Переговоры закончились. Все должны были немедленно отправляться в деревню. Мне нужна рыба — живая, дохлая и «сильно дохлая». Вождь Нтамеле должен возвратиться утром. Весь наш персонал отправляется на берег реки, выкапывает кусок берега и приносит сюда; да-да, и жена повара идет тоже. Я произносил свои приказы таким непривычно повелительным тоном, что все тут же разбежа­лись их исполнять.

Когда они вернулись, мы с Джорджем уже успели зажечь лампы, приготовить камеры и поместить наше бесценное животное на обеденный стол.

Возникла очередная проблема: где соорудить «берег реки».

Мы пытались освоить все уголки нашего дома, потом перебрались на открытое место со всеми камерами, куском «речного берега» и штатом в полном составе. Снова втащили все в дом и распростерлись на полу, ища подходящий ракурс. В конце концов остановили свой выбор на обеденном столе — единственном месте, где можно было снимать под нужным углом.

Potamogale выпустили на свободу. Не успели мы навести камеры на фокус, как землеройка скрылась среди камней и травы. Когда ее извлекли на свет, рискуя отведать острых, как иголки, зубов, она упрямо поворачивалась задом к камере. Попытались соблазнить ее живой рыбой, но рыба так билась, что актриса с перепугу удрала обратно в клетку. В отчаянии мы предложили ей дохлую и «сильно дохлую» рыбу. Принюхавшись, она снова отступила в траву, чихая и фыркая. Когда совсем рассвело, снимать было уже нельзя — день оказался пасмурный. Мы не сделали ни одного кадра.

В полном изнеможении, духовном и физическом, мы пошли спать. Примерно около полудня меня разбудили — я собирался пойти с Чукулой, который шел расставлять в долине новую линию ловушек. К нам присоединился Бен: другой работы у него пока не было. Мы захватили ружья, камеры и банки для сбора живности.

Несколько часов прошло в томительном бездействии: я и Бен стояли и смотрели, пока бесконечную череду ловушек наживляли приманкой, настораживали и расставляли по местам.

Я побрел вниз, к реке, пошел вброд, высматривая лягушек. Вдруг прямо у меня из-под ног метнулось и нырнуло в воду что-то длинное, темное и гибкое. Это существо поплыло, изгибаясь всем телом, как рыба.

— Хозяин, хозяин, гляди — Potamogale, — и Бен пулей ринулся вперед.

Я со всех ног бросился за ним, вытаскивая на ходу фотокамеру. В водовороте брызг животное взметнулось вверх и выскочило на мшистый берег. Приземлившись, оно обернулось к нам, задрало плоскую морду и защелкало зубами. Я прижал камеру к груди, остальное довершила моя трясущаяся от волнения рука.

Так я сделал первый из двух хороших снимков, которые мне удалось получить за всю свою жизнь, и, насколько я понимаю, первый фотоснимок живой гигантской водяной землеройки.

Еще несколько недель мы тратили уйму времени на охоту за ускользающей икоридзо. И хотя сами мы так и не поймали живьем и не убили ни одной водяной землеройки, в коллек­ции оказалось шестнадцать экземпляров разного возраста. Мы узнали многое об образе жизни животных, наблюдая в бинокли их игры или охоту, а это было не менее ценным материалом, чем тщательно хранимые бренные останки.

Исследуя содержимое желудков, мы установили, что питаются землеройки исключительно пресноводными краба­ми, по крайней мере, в этих краях. Раз живая рыба нагнала ужас на Potamogale, значит, здесь она рыбой не питается, хотя в других районах это вполне возможно.

Несколько месяцев спустя, обшаривая низменные приб­режные равнины Нигерии, где в тихих заливчиках водятся некоторые животные, мы снова натолкнулись на Potamogale. О том, что она встречается в этих местах, мы узнали сначала по кусочку сухой шкуры, которую притащил мальчуган-африканец. Но при шкуре не было ни лап, ни хвоста, так что я не мог определить, не принадлежала ли она выдре — настоящему хищнику. Затем нам принесли совсем свежую шкуру, на которой еще кровь не засохла. И хвост и лапы были на месте. Это оказалась Potamogale. Таинственные зверьки не только ухитрились сохраниться в неприкосновен­ности с незапамятных времен под прикрытием горных отро­гов, но и до сих пор живут и размножаются на низменных равнинах, где их никто не видел. Может быть, там они и питаются рыбой, а дю Шайю просто перепутал местообита­ние.

Но одно утверждение никто никогда не подвергал сомне­нию, хотя не верится, что кто-то мог вообще пойматься на такую выдумку. Говорили, что икоридзо затаивается под камнями на дне реки и подстерегает добычу, а когда изловит ее, снова возвращается в засаду. Но ни одно из дышащих воздухом животных не может повторять это бесконечно. Просто дело в том, что выход из норы открывается под водой, иногда на несколько футов ниже поверхности, а зверек караулит добычу у выхода.

Подводная охота потамогапе и навлекла на нас беду. Единственный способ, которым можно было охотиться на зверька, — прочесывать русла речушек вброд при свете факе­лов, пытаясь ударом по голове оглушить верткое и стреми­тельно плавающее животное. Мы испробовали все виды ловушек, какие знали, но вода была чересчур глубока, и животные не придерживались определенных маршрутов. По тем же причинам не удавалось и стрелять в них. Несколько недель кряду мы с Джорджем бродили по пояс в ледяной воде, и оба не просто серьезно заболели, но долгое время испытывали жестокие страдания. Даже два года спустя я частенько вспоминал икоридзо, мучаясь от острых приступов радикулита.

Когда мы перебрались в Ассумбо, я обнаружил, что там водятся те же крысы, которых мы уже научились узнавать с первого взгляда внизу, на равнинах, а вот на подушечках лап у них почти всегда оказывались еще лишние бугорки. Тут были даже древесные мыши, хотя деревьев-то практически не было. Этот факт, подкрепленный данными, полученными при изучении лягушек и местной растительности, убедил нас в том, что некогда вся местность была покрыта густыми девственными лесами, которые были начисто уничтожены, и, по-видимому, совсем недавно — ведь типичная для них фауна все еще сохранялась. Этот район — вовсе не подлинная страна трав, или саванна, как ее неточно называют. Некото­рые животные вроде крыс пытаются приспособиться к изменившейся внешней среде, и на лапках у них пеявляются новые образования, облегчающие жизнь среди высоких стеблей трав на жесткой, спекшейся под лучами горячего солнца почве.

Чарлз Дарвин был бы в восторге от подобных сокровищ, но его порядком озадачила бы та невиданная скорость, с которой на этих странных высотах протекает процесс эволю­ции.

Природа обнаженных вершин все более завораживала нас, и мы старались как можно чаще взбираться на самые гребни, чтобы своими глазами подсмотреть еще какое-нибудь таинство.

Однажды вместе с Афой и двумя молчаливыми охотника­ми мы отправились в путешествие на высокие голые верши­ны длинного скалистого гребня, к востоку от долины Тинта. Когда мы выходили из своей деревни, солнце сияло вовсю, но сразу две грозы стали подбираться к нам с обеих сторон: одна налетела с северных равнин, вторая перевалила через отроги гор с юга. Мы вступили в полосу высокогорных невысоких трав, и тут облака налетели на нас, скатываясь вниз по склонам в грозном безмолвии; они скрыли от нас весь мир, мы не видели не только друг друга, но и даже собственные ноги. В глухом и гулком молчании тумана всегда становится жутко; одиночество, затопившее нас, пронизыва­ло ужасом. Афа упорно пробивался вперед и выше среди колоссальных каменных обломков.

Внезапно без вступления раздался пронзительный визг — нечто среднее между свистом и криком; он дрожал и отдавался эхом в промозглых прядях тумана. Мы встали как вкопанные. Афа поманил меня к себе. Я подошел вплотную и он попытался объяснить, что звук производит маленькое «мясо», которое очень быстро бегает. Поначалу я не мог сообразить, что бы это могло быть, но, так как было сказано что оно бесхвостое и у него два больших резца, я предполо­жил, что это скалистый даман (Procavia гuficeps).

— Они живут в норе? — спросил я. Охотник ответил утвердительно, и мы принялись искать логово.

Немного спустя мы обогнули завал из камней на очень крутом склоне и успели увидеть трех зеленовато-бурых зверьков, поднимавшихся во всю прыть по абсолютно гладкой и отвесной скале. Они скрылись за гребнем. Мы бежали за ними низом, вошли в небольшую расщелину, но зверьки опять скрылись из глаз. Однако повыше, среди куртин высокой травы, раздавался громкий шум. Мы бросились вперед.

Из небольшой норки несся душераздирающий визг. Не успели мы развернуть сеть, как из норы пулей