– Вот самый удачный момент, чтобы ЕГО низвергнуть...
В лечебнице для душевнобольных, почти одновременно с Талейраном, точно так же думал и генерал Мале.
6. «Конспирация» – «кампания»
А затем всякие известия из России перестали поступать в Париж; по осенней, затянутой дождями Франции расползались мрачные слухи об ужасах русской зимы, о неизбежной гибели от русских дикарей самого императора и всей его армии...
Вечером 19 октября Мале без предупреждения вошел в комнату Лафона.
– У меня серьезный вопрос... Можете ли вы представить, что императора более не существует?
В поднятой руке Мале держал шандал со свечами.
– Разве получены новые депеши из России?
– Нет, – отчеканил Мале. – Но советую заранее проникнуться мыслью, что императора более не существует.
– Куда же он денется? – недоуменно спросил аббат.
– Наполеон уже пронзен пикою русского казака.
– Кто-нибудь во Франции знает об этом?
Мале выступил из тени, задул пламя свечей.
– Пока что об этом знают только два человека: я и вы! Причем, – добавил он, – смерть императора наступит тогда, когда мы с вами определим ее дату... Готовьтесь!
Руки аббата судорожно дернулись, рванули нитку, и горошины четок вдруг весело закружились по комнате.
– Генерал... Что вы задумали, генерал?
– Восстановить лишь то, что разрушил император. – Аббат при этих словах обессиленно рухнул в кресло, но генерал Мале безжалостно закончил: – Да, я понимаю, что республика вам не по душе, но все-таки вам предстоит примириться с нею...
Выступление было назначено на конец октября, о чем Аделаида Симоне и предупредила генералов Лагори и Гидаля в их заточении. Мале велел жене приготовить крупные боны государственного казначейства, вынуть из нафталина мундиры.
– Один мундир, – наказывал он, – с выпушкой и басонами, генеральский. Другой – адъютантский, с аксельбантами. Шпаги возьми у Роже, он тебе не откажет. Пистолеты зарядишь сама потуже, как перед боем. И раздобудь полицейский шарф. Все это привезешь на квартиру испанца Каамано...
Филадельфы уже заготовили поддельный «сенатус-консульт», в котором говорилось о гибели Наполеона 7 октября под Москвой, далее следовал декрет, гласивший: «Так как императорская власть не оправдала надежд тех, кто ждал от нее мира и счастья французам, эта власть с ее институтами упраздняется». К власти должно было прийти временное правительство с президентом – генералом Моро, вице-президентом назначался знаменитый республиканец и ученый-математик – Лазар Карно...
– Осечки не будет, – сказал Мале жене.
Осечка в заговоре возникла по вине герцога Ровиго, который посетил Ла-Форс, любезно побеседовав с узниками-генералами:
– Лагори, ваше дело закончено. Нет смысла томить вас по тюрьмам империи, и вы скоро вернетесь в Америку к своему генералу Моро. – После чего министр повернулся к Гидалю: – А с вами у нас сложнее. Вы предстанете перед судом военного трибунала в Марселе... Прошу вас, господа, заранее экипироваться для столь дальнего дорожного путешествия.
Гидаль и Лагори тревожно переглянулись: заговор трещал по всем швам, и они заявили почти в один голос:
– Просим повременить с нашим удалением из Парижа, ибо вы сами должны понять, что надо собрать вещи, вернуть белье из стирки... уладить кое-какие дела.
Савари разрешил им отсрочить отъезд, а надзирательница Симоне в тот же день повидалась с Мале, предупредив его, что сроки мятежа следует перенести на ближайшие дни. Мале взвесил все обстоятельства и наказал сообщнице:
– Передайте Лагори и Гидалю, что в ближайшую из ночей их сон будет мною потревожен... неожиданно!
Встретив аббата Лафона, который при виде генерала пытался шмыгнуть за угол, Мале остановил его сердитым окриком:
– Стойте! Куда вы спешите?
– Я хотел бы навестить цирюльника, – растерялся аббат. – У меня уже заросла тонзура, не мешает ее выбрить...
Генерал бесцеремонно обнажил его плешивую голову:
– О создании тонзуры, я вижу, давно озаботилась сама природа, и потому не советую тратиться на цирюльников. Вы, мой друг, от меня не отвертитесь. Укрепитесь в греховной мысли, что всевышний уже прибрал к себе вашего императора.
– Генерал, – понуро отозвался аббат, – не могли бы вы расправиться с его величеством без моего участия?
– Увы... но я спешу. И мне уже некогда подыскивать соратников более решительных. Придется брать за собой в бессмертие ту тряпку, из которой никак не выкроить знамени...
Днем 22 октября капрал Рато явился в больницу, выложив на стол генерала последние перебеленные им страницы «Хрестоматия Революции». Мале похвалил юношу:
– У вас отличный почерк. Если бы вы пошли по гражданской службе, из вас получился бы недурной канцелярист.
– Но я мечтаю быть офицером, – признался Рато.
– Вы заслуживаете этого. И скоро станете офицером.
– Я? Какое счастье... Да здравствует император!
– Не орите, – строго одернул его Мале. – Вы находитесь не в кабаке, а в приличном заведении для благородных психопатов. И здесь никому не позволяется выкрикивать глупости...
– Извините. Но я так рад, так рад... а мои сестры теперь будут приняты в обществе... Правда, что я буду офицером?
–
Рато выслушал и подобострастно кивнул:
– Я с удовольствием исполнил бы вашу просьбу. Но мне, господин генерал, нельзя покидать казарму в столь позднее время.
– Повторяю, – отчеканил Мале, – к девяти часам вы будете на улице Нев-Сент-Жиль со студентом Бутри. А командир вашего батальона будет извещен мною о вашей отлучке.
– Благодарю вас, генерал!
Проводив капрала до ворот, Мале вдруг спросил:
– Постой, ведь ночью, когда будешь возвращаться от Каамано, тебя без пароля не пропустят в казарму... верно?
– Точно так, генерал.
– Ты недогадлив... Так вот, не забудь узнать пароль по гарнизону Парижа на сегодняшнюю ночь.
– Будет исполнено, генерал.
Лафон по собственному почину навестил Мале.
– Мне совсем не хотелось бы, – сказал он, – чтобы вы сочли меня тряпкой... Я имею вполне законное право быть крайне взволнованным. Как слуга церкви, я далек от дыма сражений, а звуки органа для меня всегда были милее рева воинских горнов. Так извините, генерал, мою минутную слабость...
Мале, распахнув объятия, привлек аббата к себе:
– Не будем ссориться. Впереди у нас целая ночь, каждое мгновенье которой будет расписано в
