и без моих услуг. Вы меня поняли?

Майор вернулся на свою квартиру и выразительно покрутил перед женою пальцем возле своего виска. Она его поняла:

– Ну и пусть его заберут от нас... куда надо!

Всю зиму узник держал начальство в постоянном напряжении; по тюрьме ходили упорные слухи, будто по ночам генерал Мале вылезает гулять на крышу; караульные, простояв на посту в его башне с неделю, оказывались уже негодными – он успевал их распропагандировать, и приходилось менять их как перчатки.

– Сударь, – не раз упрекал де Бюгонь генерала, – за вашу судьбу я спокоен. Но, прошу, пожалейте хоть свою нежную супругу, которая так много лет страдает!

Мале отделывался шутками. Однако комендант не оценил юмора арестанта, приписывая его легкомыслие некоторой расстроенности разума. Он укрепился в этом мнении, когда Мале куском мела разрисовал стену своей камеры, точно воспроизведя на память план улиц Парижа. На месте же площадей с их казармами и правительственными учреждениями он изобразил головы собак, кабанов, шакалов и всяких гадов. Непонятные стрелы рассекали кошмарный чертеж, расходясь почему-то (тогда на это не обратили внимания!) от казарм Десятой когорты Национальной гвардии, размещенных на улице Попинкур.

– Я придумал новую игру, – пояснил Мале коменданту. – И сейчас ознакомлю вас с ее несложными правилами...

– Сотрите все! – велел де Бюгонь, не дослушав. – Сегодня к вам придет жена, а у вас не стена, а бред взбесившегося топографа. Лучше я велю приготовить для вас букет цветов.

Разрешая свидание мадам Мале с мужем, добряк де Бюгонь осторожно намекнул ей:

– Вы не сердитесь, мадам, на старого солдата, но мне кажется, что ваш почтенный супруг уже... Сами понимаете: он не всегда здраво располагает собой и своими поступками.

Жена генерала, еще моложавая женщина, в черных траурных одеждах, бегущих от плеч до полу, стояла перед ним – робкая и печальная, как олицетворение вечной скорби. Кажется, в этот момент они отлично поняли друг друга.

– Может, вы и правы, – произнесла жена генерала. – Но... что мы можем сделать для здоровья моего мужа?

– Я подумаю, – решил майор, сердечно жалея женщину.

Наступила зима. Поздним вечером во двор Ла-Форса въехал полицейский фургон, из него вывели генерала Гидаля... Увидев Мале, он сразу начал ругать префекта Тибодо:

– Эта сволочь все-таки допекла министра своими доносами, и вот я здесь... Но ты не волнуйся, Мале: Прованс начнет и без меня, когда начнется в Париже...

Мале шел навстречу обстоятельствам, а обстоятельства складывались в его пользу. Не только жена, он и сам ходатайствовал, чтобы его перевели в клинику доктора Дебюиссона. «Там, – писал он министру полиции, – я согласен ждать в менее неприятных условиях справедливости его величества...»

При свидании с мадам Мале герцог Ровиго сказал ей:

– Утешьтесь! Я не вижу особых причин, препятствующих перемещению вашего супруга в тюремную клинику...

Комендант тюрьмы до конца точно не знал, насколько он прав в своих догадках, но рехнувшихся, считал он, совсем незачем томить в тюрьмах. В рапортах он так и отписывал на набережную Малакке, что генералу Мале надо поправить мозги, а жена майора подзуживала его поскорее избавиться от генерала:

– Ты и так, бедный Мишо, бережешь этого Мале лучше яйца. Спятил он или не спятил, но без него нам будет спокойнее...

Действительно, с двумя остальными генералами в Ла-Форсе комендант управился бы: Лагори терпеливо выжидал перемен к лучшему, а воинственный Гидаль, поджидая сурового суда, напивался по вечерам, в минуты же ангельского смирения он вырезал ножницами из бумаги силуэты прекрасных женщин.

– Ты права, душа моя, – соглашался де Бюгонь с женою, – мы должны избавиться от этого шального якобинца. А то не только он, но скоро и мы с тобою окажемся в бедламе...

Собрался консилиум врачей, и генерала Мале было решено перевести из казематов Ла-Форса в пансион для умалишенных знаменитого психиатра доктора Дебюиссона.

– Там будет вам лучше, – сказал де Бюгонь.

– И я так думаю, – ответил Мале. – Благодарю вас за все. Наверное, я был слишком беспокойным постояльцем в вашей чудесной бесплатной гостинице для избранных.

– Ну что вы! – смутился старый драбант. – Извините меня тоже. Иногда я вмешивался в ваши дела не совсем кстати. Но у меня, поверьте, нет иных доходов, кроме этой проклятущей службы на благо нашего великого императора. Желаю вам как можно скорее поправиться, генерал!

Мале ответил майору учтивым поклоном:

– Я освобождаю камеру... Знаете, для кого?

– Для кого? – спросил майор.

– Для министра полиции Савари, герцога Ровиго...

Вот тут бедный майор, кажется, окончательно поверил в «сумасшествие» генерала. Мале, покидая Ла- Форс, громким голосом обратился к окнам мрачной цитадели:

– Прощайте, мои друзья! И ты – Боккеямпе, и ты – Гидаль, и ты – Лагори! Прощайте все... скоро мы встретимся!

За углом улицы Паве карета замедлила ход, на подножку ее вскочила мадам Мале. Генерал подхватил ее в свои объятия.

– Сними перчатки, – сказал он жене, – и дай мне свои нежные руки... Любовь моя! Вспомни наше свадебное путешествие во Франшконте – мы не разнимали тогда рук всю дорогу...

Скоро карета вкатилась на улицу Святого Антония.

– Сейчас мы снова расстанемся, Клод.

– Да, милая Мадо. Но уже ненадолго...

Доктор Дебюиссон был психиатром новейшего, гуманного толка. Он отвергал варварские приемы лечения, практикуя обращение с больными мягкое и добросердечное.

Генерала Мале по прибытии в больницу лишь заставили окатиться ледяною водой, и он предстал перед Дебюиссоном нагишом, накинув на плечи только чистую простыню.

– Сбросьте ее, – велел Дебюиссон.

Простыня упала к ногам генерала, и Дебюиссон невольно вздрогнул. На груди пациента красовалась четкая татуировка: голова Людовика XVI, прижатая к плахе ножом гильотины.

Врач нацепил очки, попросил Мале подойти ближе.

– Что это у вас, генерал, за странный натюрморт? – спросил он. – Судя по тяжелой челюсти, это лицо из династии Бурбонов, а ножик отнюдь не для разрезания дичи.

– О да! – охотно отозвался Мале. – Изо всех способов народной медицины, чтобы избавиться от перхоти в голове, самый удачный пока придуман только один – это гильотина...

Дебюиссон властно поднял ладонь, сказав:

– Довольно! Я сразу разгадал вашу болезнь, Мале: вы – отчаянный якобинец. Так и запишем... для истории.

Генерал Мале признательно склонил голову.

– Лучшей болезни, – отвечал он, – вы просто не могли бы придумать. Любопытно – каков же будет ваш диагноз?

На грифельной дощечке Дебюиссон начертал крупно:

– Вот мой диагноз для каждого из якобинцев, – закончил он веско. – Можете повесить это на дверях своей комнаты.