генерал!

Мале смахнул с колен курчавые стружки:

– Велите прибрать в моей камере, господин майор. Новый министр наверняка пожелает нанести мне визит...

– Герцог Ровиго? – изумился майор. – С чего бы это?

– Велите прибрать! – кратко закончил Мале...

Спустившись в свою квартиру, старый комендант – в ответ на вопрос жены – лишь небрежно отмахнулся, как от мухи:

– Надоел он мне! Опять какие-то бредни...

Но караульный уже дергал шнурок колокола, возвещая о прибытии в тюрьму высокого гостя. Мишо де Бюгонь жестоко поплатился за свою недоверчивость: он был вынужден встретить министра в халате, в туфлях на босу ногу. Герцог Ровиго (тоже старый республиканец!) похлопал коменданта по животу:

– Берите пример с меня: я давно уже на ногах...

Министр действительно навестил генерала Мале, и тот встретил его за верстаком, стоя по колено в стружках.

– Вы, я вижу, – начал герцог любезно, – недаром проводите здесь время. Что это будет у вас – табуретка?

– Скорее, престол великой империи. Мне осталось только выдолбить круглую дырку посередине...

О чем они рассуждали затем, майор не все расслышал, но Мале дважды возвысил перед министром голос.

– Какие глупости! – фыркал он. – Изменить нации, к которой сам принадлежишь, нельзя. Изменить можно только правительству. Вам должна быть известна эта классическая формула. А о будущем человечества никак нельзя судить по его настоящему, ибо настоящее очень часто бывает обманчиво...

Ровиго что-то отвечал, но Мале взбунтовался снова.

– Пока нации имеют идолов, – гневно выговаривал он, – равенства быть не может, ибо властитель, хочет он того или не хочет, но он все равно стоит над судьбами людей...

Дверь с лязгом распахнулась, и герцог Ровиго, запахиваясь в малиновый плащ, поспешно выскочил из камеры Мале:

– Газеты не присылать. Верстак отберите.

– А... телескоп? – спросил де Бюгонь.

– Звезды тут ни при чем. Оставьте...

После этого случая майор де Бюгонь пригласил генерала Мале к себе на квартиру, они вместе хорошо поужинали.

– Услуга за услугу, – сказал комендант. – Вы предупредили меня о нечаянном визите Савари, а я сообщаю вам, что недавно арестован и заточен в ужасный Венсеннский замок генерал Виктор Лагори, приятель изгнанника Моро... Оба они, если я не ошибаюсь, как раз из вашей веселой компании!

Мале был подавлен этим известием (Лагори был необходим ему в Париже и непременно на свободе – для связи с эмигрантом Моро; в нужный момент оба они, Мале и Лагори, должны были выступить одновременно ради свержения Наполеона).

– Как он попался? – сухо спросил Мале.

– Дурак! Сам же явился в приемную герцога Ровиго, надеясь на указ императора об амнистии по случаю его свадьбы. А до этого Лагори скрывался на улице Фельянтинок, где давно проживала его любовница – мадам Софи Гюго с детьми...

Мале отпил вина из бокала, губы его порозовели.

– Я хотел бы видеть Лагори!

– Скоро, скоро, – утешил его де Бюгонь.

– Не понял.

– Сейчас поймете. Мадам Софи Гюго, помимо женских страстей, занята страстями и политическими. Она уже хлопочет, чтобы ее обожателя перевели из Венсеннского замка в Ла-Форс, который, благодаря моему доброму сердцу, славится на всю Францию мягкостью тюремного режима...

– Кто помогает ей в этом? – спросил Мале.

– Представьте, ваш бывший сосед – прелат Лафон, которого еще при Фуше сочли спятившим. У него какие-то связи...

Мале понятливо кивнул. Он-то знал, что цели роялистов и папистов иногда парадоксально смыкаются с целями революционеров – в общем негодовании против династии Бонапартов. (Андре Моруа писал, что Софи Гюго добилась свидания с возлюбленным: «Он сгорбился, исхудал, пожелтел, челюсти его судорожно сжимались... Савари говорил, что его только вышлют из Франции: изгнание – это милосердие тиранов. Вмешательство женщины сильного характера все изменило...»)

Лагори появился в Ла-Форсе вместе с фолиантами Вергилия и Горация, при встрече с Мале он сказал ему радостно:

– Надеюсь, тебе будет приятен горячий привет от генерала Моро из заокеанской Филадельфии...

Мале врезал сподвижнику такую крепкую затрещину, что голова Лагори жалко мотнулась в сторону.

– Меня, – жестко рассудил Мале, – более обрадовало бы, если бы ты остался на свободе... Что за глупость – поверить в амнистию императора? Как ты посмел явиться к Савари за отпущением грехов и принять на веру слова о милосердии императора? Тебя следовало бы расстрелять по суду филадельфов.

– Прости, Мале... я сплоховал, – покаялся Лагори. – Но я никогда не изменял делу, которому мы служим. Прости...

– Ладно. А что Гидаль?

– По-прежнему в Марселе. Там все готово...

По таинственным каналам в камеру Мале притекали самые новейшие сведения о делах в империи; о многом он узнавал даже раньше парижан. Свидания он имел (правда, частые) только с женою. Префект полиции заподозрил было мадам Мале и намекнул об этом майору, но де Бюгонь сразу вспылил:

– Обыскивать ее не стану! Лучше уж в отставку.

– Да, – согласился Паскье, поразмыслив. – Пожалуй, вы правы, майор: обыскивать женщину – верх безнравственности...

Комендант снова, в который уже раз, отметил в рапортах «ненормальную веселость» генерала Мале. А что он знал о нем? Да ничего... Три заговора прошли через жизнь генерала – три неудачи. Первый еще в Дижоне, на самом срезе веков, когда «шагал Наполеон вослед Бонапарту», второй заговор, когда Цезарь разбойничал в Байоне, не удался и третий, когда Наполеон сражался на полях Австрии... Но Мале не унывал.

– Будем считать, – говорил он Лагори, – что репетиций было уже достаточно и в финале этого грандиозного спектакля Наполеон лишится своего нескромного седалища – престола...

Возле фонтана Виражу на улице Паве иногда появлялась женщина с мальчиком. Печальным взором она скользила по окнам страшного тюремного замка, отыскивая в них лицо любимого человека. Это была мадам Софи Гюго, влюбленная в Лагори, а мальчик – ее сын, будущий писатель Франции, который почти не знал своего отца, зато обожал того самого человека, которого любила его несчастная мать.

Итак, три заговора – три трагические неудачи.

Никто не знал, что здесь, в каменном застенке Ла-Форса, вызревает еще один – четвертый, и самый решительный!

Мадам Гюго с сыном уходила в даль тихой улицы Паве.

В один из пасмурных дней Мале сказал Лагори:

– Слушай, а не пора ли мне сойти с ума?

В тюрьме появился новый узник – неистовый корсиканец Боккеямпе, имевший несчастие быть земляком самого императора. В семействе его, очевидно, сохранились какие-то предания о молодых годах Бонапарта, который, став владыкой Франции, категорически пожелал, чтобы люди имели