— Она достаточно длинная, чтобы дважды обвить мою шею,— сказала она, не имея сил оторвать глаз от нее.— Как ее носить?

— Аль-Мансур прятал его на груди,— сказал Орм,— где ее никто не видел. Когда она стала моей, я носил ее под рубашкой, пока она не стала раздражать кожу, и никогда никому ее не показывал, вплоть до этого Рождества, когда она сразу же принесла мне боль. Никто, мне кажется, не сможет отрицать, что сейчас у нее более подходящее место, поэтому, Йива, считай ее своей и носи как тебе больше нравится.

Она схватила цепь обеими руками и уставилась на него огромными глазами.

— Ты с ума сошел? — вскрикнула она.— Что я такого сделала, что ты даришь мне такой королевский подарок? Благороднейшая из принцесс согласилась бы переспать с мужланом за меньшее сокровище.

— Ты хорошо причесала меня,— ответил Орм и улыбнулся ей.— Мы, потомки Широкоплечего, или дарим хорошие подарки, или вообще никаких.

Мираб тоже хотела примерить цепь, но Токе при­казал ей вернуться к нему и не заниматься ерундой. Он уже имел над нею такую власть, что она покорно послушалась.

Йива сказала:

— Может быть, мне лучше спрятать ее под одеж­дой, потому что мои сестры и все женщины во дворце мне глаза выцарапают, чтобы заполучить его. Но по­чему ты отдал ее мне — это выше моего понимания, сколько бы крови Широкоплечего не текло в твоих жилах.

Орм, вздохнул и ответил:

— Какая мне польза от нее, если над моими кос­тями вырастет трава? Теперь я знаю, что непременно умру, потому что ты нашла, что даже вши не хотят жить на моем теле. Хотя, конечно, я и сам уже о многом догадывался. Может быть, она все равно стала бы твоей, даже если бы я не был отмечен печатью смерти, хотя в этом случае я бы кое-чего попросил у тебя взамен. Ты кажешься мне вполне достойной этой драгоценности, и у меня такое чувство, что ты вполне способна защитить ее, если кто-нибудь вызовет тебя на поединок на когтях. Но что касается меня, я бы лучше остался жив и посмотрел бы, как она блестит у тебя на груди.

Вскоре события пошли так, как и предсказывала Йива, поскольку через несколько дней епископ стал намекать, что двое раненых должны позволить себя крестить. Но он не преуспел ни с одним из них. Орм потерял терпение почти сразу и сказал ему, что не хочет больше об этом слышать, поскольку ему в любом случае осталось жить немного. А Токе сказал, что он, со своей стороны, вскоре будет совсем здоров и поэтому не нуждается ни в какой духовной поддер­жке. После этого епископ направил к ним брата Маттиаса, чтобы тот попытался повлиять на них тер­пением и постепенным внушением, он сделал не­сколько попыток обучить их Символу Веры, игнори­руя их просьбы оставить их в покое. После этого Токе попросил, чтобы ему принесли копье с тонким и острым лезвием, и в следующий раз, когда брат Маттиас пришел обучать их, он нашел Токе сидящим в постели, опираясь на один локоть и свободной рукой взвешивающим копье.

— Нехорошо, конечно, нарушать мир во дворце короля Харальда,— сказал Токе,— но я не думаю, что кто-нибудь осудит инвалида за то, что он сделает это в порядке самообороны. Жалко также пачкать пол в такой прекрасной комнате, как эта, кровью толстяка, а твои вены выглядят полными крови. Но я убедил себя, однако, что если аккуратно пригвоздить тебя этим копьем к стене, то кровь не сильно разбрызгается. Сделать это будет непросто для человека, прико­ванного к постели, но я очень постараюсь исполнить все как надо. И я клянусь, что сделаю это в тот самый миг, как только ты раскроешь рот, чтобы досаждать нам своей чепухой. Ведь мы уже сказали тебе, что не желаем больше слушать этого.

Брат Маттиас побледнел и в испуге вскинул руки. Вначале казалось, что он хочет заговорить, но потом конечности его задрожали, и он быстро ретировался из комнаты, хлопнув дверью. После этого он их боль­ше не беспокоил. Но брат Виллибальд, который ни­когда не выказывал признаков страха, пришел в обычное время для того, чтобы сделать им перевязку, и сурово упрекал их за то, что они так напугали брата Маттиаса.

— Ты — мужественный человек,— сказал Токе,— хотя и маленький. И я признаюсь, что предпочитаю тебя остальным твоим собратьям, хотя ты — грубый и сварливый. Возможно, дело в том, что ты не пыта­ешься обратить нас в это твое христианство, но огра­ничиваешься тем, что перевязываешь нам раны.

Брат Виллибальд ответил, что он дольше других священнослужителей находится в этой стране тьмы и поэтому смог освободиться от таких напрасных иллю­зий и амбиций.

— Когда я впервые попал сюда,— сказал он,— я был таким же фанатиком, как и любой другой член благословенного Ордена Бенедиктинцев в моем рве­нии крестить каждую языческую душу. Но сейчас я стал мудрее и понимаю, что достижимо, а что — просто тщеславие. Действительно, детей в этой стра­не надо крестить, а также и тех женщин, которые не погрязли слишком глубоко в грехе, если, конечно, таковые найдутся. Но взрослые мужчины в этой стране являются настоящими последователями Сатаны и должны, во имя божественной справедливости, го­реть в адском огне, сколько бы их не крестили, поскольку никакое покаяние не будет достаточным для того, чтобы стереть зло, в котором погрязли их души. В этом я уверен, потому что хорошо знаю их, поэтому я и не теряю времени на то, чтобы обратить таких, как ты.

Его голос стал яростным, и он гневно смотрел то на одного, то на другого, размахивая руками и восклицая:

— Кровавые волки, убийцы и злодеи, прелюбодей­ствующие хищники, свиньи, сатанинское семя и лю­бимцы Вельзевула, змеиное поколение, разве очиститесь вы при помощи святого крещения и станете белыми как снег в одеждах благословенных ангелов? Нет, говорю вам, не будет этого! Я долго живу в этом доме и многое видел, я знаю, каковы вы. Ни один епископ или святой отец никогда не заставит меня поверить, что такие, как вы, могут спастись. Как мож­но позволять людям с севера входить во врата небес­ные? Вы станете хватать благословенных девственниц своими грязными пальцами, вы поднимете мечи на серафимов и архангелов, вы станете хлестать пиво перед троном Самого Бога! Нет, нет, я знаю, что говорю. Только ад — подходящее место дли вас, крес­титесь вы или нет. Будь славен Всевышний, Един­ственный, Вечный, аминь!

Он сердито копался в лекарствах и повязках и поспешил через комнату, чтобы перевязать раны Токе.

— Зачем же ты утруждаешь себя заботой о нашем выздоровлении,— сказал Орм,— если твоя ненависть к нам столь велика?

— Я делаю это, потому что я — христианин, и меня учили платить добром за зло,— отвечал он.— Вы этому никогда не научитесь. Разве я до сих пор не ношу над своей бровью шрам, который нанес мне король Харальд священным распятием? Тем не менее, разве не я каждый день исцеляю его зараженную плоть со всем своим искусством? Кроме того, в конце концов, может быть и лучше, что два таких свирепых бойца останутся жить в этой стране, поскольку вы еще многих своих сотоварищей пошлете в ад, пока не попадете туда сами, как вы это уже сделали на праз­дновании Рождества. Пусть волк пожрет волка, чтобы Агнец Божий мог жить в мире.

Когда он наконец покинул их, Токе сказал, что, наверное, тот удар по голове, который нанес король Харальд этому человечку крестом, выбил из него мозги, потому что большинство из того, что он кричал им, не имело смысла. С этим замечанием Орм согласился. Но оба они признали, что он чудесно искусен в медицине и очень заботится о них.

Токе теперь начинал снова становиться самим со­бой, скоро он уже мог передвигаться по комнате и даже выходить из нее, а Орм все лежал один в пос­тели, ему было скучно, кроме тех моментов, когда Иива навещала его. Когда она сидела рядом с ним, мысли о неминуемой смерти меньше беспокоили его, потому что она всегда была полна веселья и остроу­мия, поэтому он получал удовольствие, слушая ее. Но он вновь становился мрачен, как только она уходила. Когда она сказала, что он уже выглядит лучше и вскоре выздоровеет, он ответил, что ему лучше знать, что случится. Вскоре, однако, он уже мог садиться в кровати, при этом особой боли не было, а в следующий раз, когда Йива причесывала его, то обнаружила вошь в его волосах, которая была большая, свежая и полная крови. Это заставило его глубоко задуматься, и он сказал, что не знает, к какому выводу прийти.

— Не надо, чтобы вопрос о цепи оказывал влияние на твои мысли,— сказала Йива.— Ты отдал мне ее, когда думал, что умрешь, и это тревожит тебя теперь, когда ясно, что ты будешь жить. Но я с радостью отдам ее тебе, хотя она и сильно превосходит по красоте все, что до сих пор бывало в этой стране. Потому что я не хочу, чтобы говорили, что я выманила у тебя твое золото, когда ты был болен, а я уже один раз слышала, как об этом шептались.

— Действительно, хорошо было бы сохранить та­кую драгоценность в своей семье,— сказал Орм,— но для меня лучшим решением было бы иметь и драго­ценность, и тебя. На других условиях я его обратно не приму. Но перед тем, как я спрошу твоего отца, что он думает по этому поводу, мне хотелось бы знать, как ты к этому относишься. Потому что в первый раз, когда мы с тобой разговаривали, ты призналась мне, что если бы тебя заставили выйти за Зигтригга, ты вонзила бы ему нож в спину в супружеской постели, а я хочу быть уверен, что ко мне ты относишься по-другому.

Йива весело засмеялась и сказала, что он не до­лжен быть слишком самоуверенным в этом вопросе.

— Потому что у меня странный характер, более странный, чем ты думаешь,— сказала она,— и меня трудно удовлетворить. А королевские дочери прино­ сят больше хлопот, когда выходят замуж, чем обыч­ные женщины. Ты слышал, что случилось с Агне, королем шведов, много лет тому назад, когда он взял в жены королевскую дочь из одной заморской восточ­ной страны, которая не хотела делить с ним ложе? В первую брачную ночь он лег с ней в палатке под деревом, и когда он крепко заснул, она привязала веревку к его нашейному кольцу, а это было хорошее, крепкое кольцо, и повесила его на этом дереве, хотя он был крупный человек, а ей помогала только одна рабыня. Так что обдумай все хорошенько, прежде чем просить моей руки.

Она наклонилась и погладила его по лбу и по ушам и заглянула ему в глаза, улыбаясь, и Орм почувство­вал себя лучше, чем за все последнее время.

Но затем она неожиданно опечалилась, задумалась и сказала, что бесполезно говорить об этом до того, как ее отец выскажется по этому поводу, а она считает, что его согласия будет трудно добиться, если только Орм не будет иметь преимуществ перед другими мужчинами в том, что касается собственности, скота и золота.

— Он постоянно жалуется на то, что так много его дочерей еще не вышли замуж,— сказала она,— но он никогда не признает, что какой-либо человек доста­точно богат и знатен, чтобы быть достойным нас. Быть королевской дочерью не так прекрасно, как это многим представляется, потому что многие смелые юноши тайно подмигивают нам, но мало кто из них осмели­вается попросить нашей руки у отца, а те, кто осме­ливается, уходят от него ни с чем. Очень жаль, что он так хочет найти нам богатых мужей, хотя бедняк, действительно, мне не подойдет. Но ты, Орм, подарив­ший мне такую цепь, в чьих жилах течет кровь Широкоплечего, несомненно, один из богатейших лю­дей в Скании?

Орм ответил, что надеется уговорить короля Харальда, потому что знает, что король относится к нему хорошо благодаря колоколу, привезенному им, и тому, как он разделался с Зигтриггом.

— Но я не знаю,— продолжал он,— какое богатство ожидает меня в Скании, потому что вот уже семь лет, как я покинул дом, и не могу знать, как идут