— Как-нибудь!
И —
— «пок» —
— пукает: пулей.
Вполне укоризненным морщем глядит Никанор после давешнего; точно он говорит:
— Где моя кочерга?
Серафима из жалости лишь подавляет свое отвращение… к щетке; когда за спиной его шепчутся (это — Лиза-безденежье их, и дурацкое их положение), — кажется, речь — о нем.
Он хотел призвать милость на голову падшего, чтоб, примирив отца с дочерью, всем доказать: состраданием испепеляется злоба; а что сделал? Друга сразил, отнимая открытие, даже — жену; дрался с братом; малютке нанес оскорбление: щеткой.
Из принципа, собственным опытом вызванного, поступил, этот выявив опыт:
— Взять в корне!
Его — осудили; он — путаник, добрые чувства которого вихри посеяли, — выскочил — под балаганные бубны: со щеткой в руке.
Между миром и ним все — вторично обрушено: он — как в ядре, из которого выстрелили — в звезды звонкие.
Видно —
— баллистикой быстрых болидов измеривал он социальные связи людей, сформулировав данными аритмологии их, чтобы косности бытов расплавить; но — температура его ужасает, диаметр ее — двести семьдесят три или нуль абсолютный, при минусе; и климат звезд, измеряемый тысячьми градусов, — не Реомюр и не Цельсий, в которых живет, дело ясное, брат, Никанор; и не «сто», кипяток (им кипит Серафима)! Пэпэш, психиатр, — правей всех: — «Гу-лэ ву?»
— Высоко залетели, профессор.
Пал глубоко полосатый паяц в балаганный свой люк!
Тут — ударили в бубны!
Нет, —
— залп!
Но не видели, как бросилась кучка рабочих под сломы забора, отстреливаясь, как солдаты, городовики, побежали за ними.
Туп-туп-туп — под окном; это — к ним; вот квартальный махается шашкою; вот Серафима бросается, чтоб защитить, на колени, хватаясь за полы халата; за ней Никанор перепуганный — ту-ту-ту-ту!
И сейчас же за ним:
— Руки вверх!
В дверях — дуло; и — шашка.
И брат, иронически локти под боки, ладони подбрасывает, вздернув плечи — на брата, Ивана:
— Белиберда, брат!
Серафима, простерши ладони свои, — без иронии:
— Я — принимаю.
Он, не поднимая руки, не повертывая головы к наведенному дулу, кровавым изъятьем смотрит в окошко, не слыша удара чудовищного, от которого — вдребезги стекла; он ими осыпан; он не осязает мороза из рамы пустой.
Он не видит —
— как крыша взлетает под небо, как дым выбухает, бросаяся с нею, как рушится ржаво рыжавый косяк, вместе с жолобом, с кремово-бледным веночком!
Так все, что любило, страдало и мыслило, что восемь месяцев автор словесным сплетеньем являл, вместе с автором, — взорвано: дым в небесах!
Что осело, что — пырснью отвеялось? Кто — уцелел, кто — разорван?
Читатель, —
— пока: —
— продолжение следует.
Примечания
1
2
3
4
5
