собственную: —

— «Иоахим Терпеливиль!»

Через полчаса де-Лебрейль, Тертий, оба — с дорожными сумками, с тем, кто был в шубе Друа- Домардэна, садились в машину; а два мужичка в ноги вдвинули ящик, зашитый в рогожу.

Они отъезжали к «Пелль-Меллю»; Лебрейль выходила в контору, чтобы дать заявление: спешной телефонограммой Друа-Домардэн вызван в Луцк; даже видели, как за стеклом, в шубу кутаясь, выпятив бороду и два очка, с нетерпением он ожидал секретаршу, которую выписали (а подстроили те, кому нужно).

В газетах прочли: «Луцк. Такого-то. Около Торчина пулей шальною убит публицист Домардэн».

Но известие это прошло незамеченным.

Козиев ли?

Цепь солдат; штыки, накрест патронные ленты; походная кухня дымит: на дворе Неперепрева; выставлен через забор пулемет: на забор дома Тителевой, где из форточки красное дразнится знамя; и — весь Гартагалов оцеплен полицией; прямо в забор дома Тителевой, точно пробками щелкают городачи револьверами; руки дрожат; надзиратель квартальный, испуганный, серенький, рукой махнул; не командует: будут казаки; Жебривый и Бриков кишат обывателями, проживающими в переулках соседних.

Стоит любопытное стадо: глазами расхлопалось: на Гартагалов, куда не пускают, где — бой: с домом Тителевой; здесь Бегмотен, барон, с Проживулина, первого, здесь Вор-пакчи, — озираючись, шопотом: Дашеву, Саше:

— Терпенье народное — лопнуло!

Здесь Ахшерваньев, Илкавина; здесь Питирим Вирни-чихин и Фрол Вивачихин, эс-эры, готовы прорвать цепь солдат, чтобы слиться с рабочими; здесь же Матрена Мав-рикиевна Мерзодерова, здесь Пфирщихцворш, здесь Плю-люев, Легалиев, Йжех, Буктукин, Желдицкая, панна; француз, гувернер, Пьер Жавуль, объясняет Жержееву, Жоржику:

— Се сон лэ бош![140]

И сочувствует им знаток крапленых карт, Прищенкащ, отставной офицер, Перципович, — сочувствует.

Оля же Иколева с Колей Каклевым у Велекеклевой, Лены (в Клеоклева доме живет) собираются — тоже пойти; интересное зрелище; но Хиерейко им:

— Знаете, — пули!

Что произошло?

Бастовавшие, сломав заборы домов Фентефефрева, Психопержицкой, прогнав Фентефефревых, Психопержицкую, Савву Совакина и Гридоедова, хлынули чрез заборные сломы под Тителев флигель, к которому было подъехали городовые с машинами; и баррикады устроили, мигом поленьями вход заложивши и встретивши залпом полицию; из ледника выволакивать стали какие-то ящики; и через сломы забора утаскивали: на завод.

Появились солдаты; и весь укрепленный район (дома Тителевой, Фентефефрева, Психопержицкой, с заводом) они обложили; всю ночь перестрелка была.

Поговаривали, что орудие выслано, чтобы… картечью тарахнуть: и Тителевский особняк разнести, коли сопротивление продолжится.

И за забором, в той части, которая в Козиев смотрит, десятка отборная вооруженных рабочих и интеллигентов, дружинников, ночь просидела, чтоб, коли понадобится, — тарарахнуть: —

— Ликоленко,

Ланя Клоблохова, Кай Колуквйрций, Лювомник, Кактацкий, Достойнис, Маман, Малалайкен, Шевахом; —

— Устин Ушниканим; командовал!

Точно такая же десятка сидела — перед Гартагаловым; здесь — Огурцыков, Бабарь, Осип Пестень, Корней Жутчу-чук, Уртукуер, Осиним Онисьев, Терентий Трещец, Галда-ган Николай Куломайтос; —

— командовал: —

— Джемал-Оснаки!

А третья десятка, — для связи, — в которой поробче народ, между флигелем и ледником; и она — про запас: —

— Крысов, Личкин, Лиднилин, Орловиков, Сима Севчосенков, Лев Андалулин, Пусков, Ангелоков, Павлин Шлингешланге, Ефрем Пендерюлев.

Мардарий Муфлончик — над всеми начальник; Терентий же Тителев как в воду канул.

Всю ночь выносили тюки, несли стражу, простреливали; распевали: «Вставай, подымайся», «Интернационал»; Шлингешланге шутливые песенки складывал:

Утро: дым.

Баба-Агния, брат Никанор, брат Иван, Владиславик, Лизаша — закупорились: пули свищут; и покает пробками; тут, тут, там, там, как отрезаны: выхода нет; на растоптанном снеге в окне перебег курток кожаных.

Пок, пок —

— тут, тут!

При Лизаше, которая бредит, дежурят по очереди: Никанор, Серафима; профессор же в ярком, как тропик, халате, как мумия, остолбенело сидит у окна, без очков, с утомленным, осунувшимся, дико недоуменным лицом; он кровавым изъятием глаза вперяется в стекла; повязка лежит на коленях; шрам — сине-лилов.

Как бурьянники, — космы.

Он слушает шопот — за дверью:

— У вас деньги есть?

— Ни гроша, — эдак-так: а — у вас?

— То же нет.

— Положение: нищие!

— Не до того!

Озирается, как провинившийся пес, — на малютку, которая лишь заглянула; у ней на руках Владиславик; в глазах ее выпуклых — жалоба, даже укор:

— А?

На «а» — опускает свой глазик, не выдержав взгляда: и жалко, сутулится: разуверенье, упадок, бессонница: глазик, как точечка, — тйкитак, тйкитак, — мимо нее:

— Ничего-с!