парубоцких забав Карых и толмач Георгий.

Все три тысячи запорожцев подобрались один к одному. Здесь были рубаки, ходившие во Францию вместе с Кривоносом, и те, кто сражался на Желтых Водах и под Берестечком, герои, бравшие Полонное, Бар, Старо-Константинов, битые в Красном, сидевшие в Виннице, в Стене, ходившие в посольствах в Москву и в Истамбул.

Славное было войско. Но зато какое же драное! Кто в чем, и каждая одежка с чужого плеча.

За отрядом катила вереница подвод с казачками, взятыми гулять на свадьбе. За этими подводами тянулись два рыдвана, каждый запряженный в шестерку лошадей, воз со скарбом и несколько возов с солью, мешков на четыреста, для торговли.

Дорога поднималась в гору, скоро Яссы. Тимош вдруг вспомнил Ганку, первую дивчину, которая зазвала его с посиделок спать вместе, первый свой поцелуй, земляничный… Вспомнил свою дурость: вместо того чтобы похвалить девичью красу, сказал Ганке, что она ему не нужна, что он женится на принцессе.

И вот ведь принцесса ждет его! Еще один перевал и — Яссы.

Только что-то не чувствовал себя Тимош счастливым. Поглядел на Карыха. Карых женился на своей Гале Черешне, уже год как женился, и все сияет, будто пасхальное яичко.

Тимош ерзал в седле. Предстояла мука мученическая. Встречи, речи, и все это в царских покоях, на людях.

Дорога уперлась в небо и тотчас пошла со смирением вниз.

Тимош увидал: вдоль дороги с двух сторон — войско. Большое войско. Сердце екнуло — ловушка!

— Трубача! — крикнул Тимош, хватаясь за саблю. — Играй!

Трубач заиграл тревогу. И тотчас с дороги грянула музыка.

— Вашу милость встречают! — сказал Тимошу Георгий.

Досада исказила лицо казачьего предводителя. Махнул рукой трубачу.

— Довольно! Но всем быть наготове!

На дороге показалась кавалькада.

— Это сам Лупу, — узнал остроглазый Георгий.

Господаря сопровождало шестеро одетых в турецкое платье телохранителей и восемь вельмож.

Съехались.

Лупу, улыбаясь, спешился.

Тимош выпрыгнул из седла, большими неловкими шагами пошел навстречу, обнял господаря. Тот поцеловал его, заговорил по-турецки, зная, что Тимош по-турецки говорит.

— Славу Богу, вот и вы! Всё вашему приезду радуется. Народ, бояре, само солнце.

Тимош не знал, что на это сказать, закусил губы. К нему на помощь тотчас пришел Выговский.

— Наши простолюдины нынешний день называют днем Анны-скирдницы. Поля уже убраны. Пришла пора молотьбы — самого радостного в крестьянстве труда. Вот и для вашей господарской милости наступает драгоценная пора: зреть счастливое определение в судьбе своего потомства.

— Я действительно чувствую себя счастливым, — сказал Лупу, улыбаясь Тимошу.

А сам думал: «Какое неподвижное, какое грубое у него лицо. Да еще побитое оспой. Простолюдин, напяливший на себя атласный жупан».

Бояре, приветствуя гостя, сияли радостью, и все отмечали про себя, как неловок этот казак-жених. Ферязь соболями подбита, но с чужого плеча. Разбойник! Ему место не за княжеским столом, а на придорожной виселице.

Сели на лошадей, поехали к городской стене. Палили пушки, гремела турецкая боевая музыка, играли цыгане.

У городских ворот Тимоша приветствовал сын Василия Лупу Стефан.

— Победа вашей милости под Батогом потрясла мир, — сказал он. — Со времен Ганнибала Карфагенского, разгромившего римлян под Каннами, история не ведала столь полной и столь блистательной победы.

Тимош глядел в сторону. Он не знал, кто это такой — Ганнибал.

— Сын гетмана Войска Запорожского — гордость запорожского казачества, — вступил в беседу Иван Выговский. — Тимош воистину достойный сын своего великого отца.

— В вашем войске я готов командовать хоть ротой, хоть десятком! — воскликнул Стефан, вновь обращаясь к Тимошу.

А на того нашло тупое, дикое упрямство. Он бычил голову и молчал.

— Правду сказать, мы устали в пути, — нашелся Выговский. — Его милость можно понять. Волнение от предстоящей встречи с солнцеликой княжной Роксандой наложило печать на уста его милости.

Тимош зыркнул по Выговскому злыми глазами, буркнул:

— Печать! Никакая не печать!

За обедом Тимош не проронил ни слова. В комнатах невесты начались танцы. Цыгане на сербах резали так, что весь дворец пританцовывал.

Господарь пошел глядеть на танцы, и Выговский поспешил за хозяином. Тимош остался один на один с боярами, и те начали задавать ему вопросы, желая развеселить учтивой беседой.

— Иди-ка ты куда-нибудь, — шепнул Тимош толмачу Георгию. — Тогда они не больно поговорят со мной.

Георгий ушел. Тимош закурил трубку, отошел к окну, встав к боярам задом.

Суббота совпала со днем усекновения главы Иоанна Предтечи — днем постным, когда и рыбы не подавали. На обед к господарю явился один Иван Выговский, объяснив, что Тимош готовится к завтрашнему торжеству и отдыхает с дороги.

А Тимош устроил прощание с парубками. Были на этом прощании Карых, Загорулько да толмач Георгий.

Обед им принесли с господарского стола: моченые турецкие бобы, фасоль, сваренную без масла, да кислую капусту. Вина не полагалось.

— Доставай, Георгий, наш запасец! — распорядился Тимош.

Выпили по кругу из общей чаши.

Загорулько с Карыхом обнялись и спели Тимошу прощальную: