Никона в патриархи. Постановление на престол совершалось чинно и пышно, и самой Византии не уступая в торжественности и великолепии.

А потом, как водится, был царский пир за царским столом.

В конце пира Никон пошел от стола красным крыльцом к церкви Благовещенья и, сойдя с паперти, сел на осла и объехал вокруг Кремля и Китай-города. По возвращении в палаты он был пожалован царем серебряным кубком, десятью аршинами золотого атласа и десятью аршинами камки и сорока соболями.

Так началась эпоха Никона, столь жданная государем, столь ему желанная. Безвременью и безволию в Московском царстве пришел конец.

Роксанда кружилась по комнате и пела:

Комнатные девушки посыпали ее покои голубыми цветами розмарина, чтобы все было так, как в украинской хоте.

— И на меня! И на меня! — кружилась Роксанда. — Сыпьте, не жалейте! Я обернусь мавкою!

Подбежала к Иляне, обняла ее:

— Как славно пахнет. Я непременно буду жить в хате.

Одернула на себе плахту, уперла руки в боки:

— Гожусь?

Иляна улыбалась.

— Никогда не видела тебя такой счастливой.

— Потому что я не была счастливой. А теперь я — счастливая. Мой будущий муж — великий казак! От него все мои прежние женихи бегали сломя голову, а старый Калиновский и вовсе голову потерял.

Эмилия подняла руку:

— Слышите?

В отворенные окна долетала обжигающая ноги молдаванеска.

— Люди пляшут, — сказала Эмилия.

— С чего они пляшут? — спросила Роксанда. — Не праздник.

— Радуются. Нашествия не будет.

— Вот видишь, Иляна, какая у меня свадьба? — воскликнула Роксанда. — Одно дело — когда во дворце праздник, и совсем другое дело — когда праздник у всего народа. У меня знаешь какая мысль села на голову?

Иляна засмеялась. Они все теперь учили украинский язык, даже Домна Тодора.

— Думки обсилы голову, — поправила княжну Иляна.

— Вот-вот — обсилы. Я рожу Тимошу — двойню!

— Так уж и двойню?

— Двойню! Как это по-украински?

— Не знаю.

— Позовите бабку Зозулю.

Тотчас кликнули старуху-украинку, которая учила княжну и ее подруг языку.

— Двойня? Да так и будет: двийнята или еще блызнята. А ты что это загадываешь-то? Замуж еще не вышла, а загадываешь? — сказала старуха строго.

Роксанда смутилась.

— Скажи, как по-украински — краснеть? — выручила подругу Иляна.

— Червониты по сами вуха, а можно и по-другому сказать — червониты по саме волосся… К матери твоей, к Домне Тодоре, кобзаря доставили. Думы поет.

— Так что же мы здесь сидим?! — всполошилась Роксанда. — Я очень, очень хочу послушать казацкие думы. Скорее, скорее!

Подняла свою девичью стаю, полетела на половину Домны Тодоры.

На свадьбу свою шел Тимош, как на войну. Опасался нападения литовского гетмана Януша Радзивилла.

Толмач Георгий, в своем деле человек умелый, съездил в очередной раз в Яссы, привез не только договор о дне свадьбы, трех бояр-заложников, но и всякие тайные вести.

Валашский господарь Матей Бессараб сговаривался с венгерским князем Ракоци и с литовским гетманом Янушем Радзивиллом о совместном выступлении против господаря Лупу и гетмана Хмельницкого. В союзе Молдавии и Войска Запорожского Матей Бессараб и Ракоци видели для себя угрозу. У Радзивилла с казаками были свои счеты. Василий Лупу переслал с Георгием письмо литовского гетмана. Радзивилл писал: «…изволь, ваша господарская милость, ведати, что кровопролитие великое имеет быть. Будет бой последний. Либо полякам погибель, либо Руси. Если победят поляки, тогда вконец погибнет род и вера русская и вся Украина с великою жалостью сердца людского испустошена будет. Вся прибыль достанется поганым татарам и туркам. А если победят казаки, то уж лучше казачьей нужи и мучительства погибель и нужа от цесаря немецкого и от шведов. Итак, монархия короны Польской, из давнего века будучи по всему свету славна, попадет в подданство». И разумеется, литовский гетман не желал погибели Польской короны.

Имея под рукой десять тысяч отборного казачьего войска, 18 августа Тимош Хмельницкий подошел к городу Сороки на Днестре. Здесь его приветствовал посол молдавского господаря великий дворник Тома. В замке был устроен торжественный обед.

Золотой, как фазан, Тома сказал заздравную речь и принялся перечислять припасы, которые он привез для угощения казачьего начальника и его ближних людей. Тимош глядел себе под ноги, слушая перевод.

— А теперь прошу вашу милость подойти к окну! — Тома просиял, заранее надеясь, что сюрприз понравится молодому казаку.

Тимош вышел из-за стола: на площади, под окнами, запряженная в шестерку белоснежных лошадей, сияла, как ларец для женских украшений, золоченая карета.

— На этой карете вашу милость повезут в Яссы, — сказал Тома.

Тимош тотчас пошел прочь на свое место.

— Скажи ему, — бросил Георгию на ходу, — у меня конь есть, на своем доеду. А он пусть едет в Ямполь в ставку моего отца. Будет заложником.

Тома, старый придворный, принял грубость, как награду.

— Я слышал об этой удивительной верности казаков своим лошадям. Однако у меня тоже будет просьба к вашей милости. В Яссах вашу милость ждут как гостя. Прибытие столь большого войска будет выглядеть нашествием. Поезжайте в Яссы со свитой.

Тимош слушал боярина хмуро.

— Пусть его господарская милость пришлет в заложники своего брата, тогда я подумаю, всех ли казаков взять с собой в Яссы или половину.

Только 26 августа, когда молдавский гетман, брат Василия Лупу, прибыл в Ямполь, в стан Богдана Хмельницкого, Тимош переправился через Днестр с тремя тысячами запорожцев. Ночевали в Бельцах и Каушанах, в пятницу подошли к Яссам.

Рядом с Тимошем ехали генеральный писарь Выговский, полковник Федоренко, друг