– Одно время мы были очень близки. Возможно, она была мне ближе, чем кто бы то ни было, – сказал Гриффин, подняв на меня взгляд. – Нет, ничего такого не было… Я только что потерял дочь. Она… умерла. Я остался безутешен. Моя жена… Ей было еще хуже, чем мне. Конечно, все старались помочь, но очень трудно понять, как поступить… Тут никто ничего не мог поделать. Никто, кроме Мэриан. Она приходила каждый день. Иногда подолгу сидела в кресле, ничего не говоря. Просто была рядом, была здесь на случай, если мне захочется с кем-нибудь поговорить… Я называл ее Мэриан просто потому, что это было ее имя, настоящее имя. Не имя кинозвезды, которую хотел увидеть каждый, а имя молодой женщины, у которой хватило душевных сил внушить мне, что есть причина, по которой стоит жить. В некотором смысле она стала мне второй дочерью. Она рассказывала то, что, наверное, не рассказывала никому. – Глаза Гриффина наполнились страданием. Он глухо, с горьким сожалением произнес: – Не могу высказать, как повлияла на меня ее смерть. Вероятно, однажды она могла уйти от Стэнли, но только не ради Майкла, – сказал он, не поднимая глаз. – Если бы она ушла, то не потому, что хотела покинуть «Блу зефир». Здесь у Мэриан было все, и она понимала, что так будет всегда – по крайней мере пока я оставался рядом. Единственный вариант, при котором она могла бы уйти, – если бы решила навсегда бросить кино.

Он произнес эти слова так, словно Мэри Маргарет действительно собиралась это сделать. Когда я поинтересовался, Гриффин как-то странно посмотрел на меня.

– Стэнли сделал из нее кинозвезду. За это она была ему благодарна. И это же возмущало Мэриан. Она получила известность, ей поклонялись, и каждой девушке хотелось стать похожей на Мэри Маргарет Флендерс. Из-за этого она и злилась на Стэнли. Злилась, даже получив все, потому что вовсе не хотела для себя ничего подобного. Мэриан мечтала об этом, когда росла, когда ходила в школу, когда пыталась стать актрисой. Она рассказывала, как росла – брошенная отцом, с матерью-алкоголичкой, непрерывно твердившей, что с такой внешностью нужно идти в актрисы. Сначала это было мечтой матери. Потом, когда Мэриан поступила в колледж, влюбилась и вышла замуж, вдруг оказалось, что этого же хотел и он.

– Пол Эрлих? Ее первый муж? Она считала… Эрлих хотел, чтобы Мэриан стала кинозвездой?

Я вспомнил: Эрлих действительно рассказывал о том, как Мэриан еще только прослушивалась на первые небольшие роли в сериалах.

– Мэриан не имела ничего против самой идеи, против попытки стать актрисой. Не думала ни об успехе, ни о том, что станет кинозвездой. – Льюис Гриффин печально качнул головой. – Она сделала так исключительно ради него. А потом она стала такой, какой ее хотели видеть. В итоге – получила все, за исключением единственного мужчины, которого по-настоящему любила.

– И дочери, – добавил я.

Посмотрев в сторону, Гриффин остановил взгляд на фотографии, стоявшей под зеркалом.

– Да, и дочери.

Стэнли Рот делал вид, будто ничего особенного не случилось. Вероятно, так и было в его представлении. На бледный шрам, пересекавший мой лоб над линией бровей, он посмотрел так, словно имел весьма туманное представление об обстоятельствах его появления.

– Прошу прощения за инцидент, – хрипло проговорил он, словно судебный пристав, объявляющий о неминуемом появлении судьи.

У меня едва хватило времени бросить в его сторону недоверчивый взгляд, как боковая дверь отворилась и судья Рудольф Хонигман начал короткий марш через три ступени, намереваясь занять свое место.

Собирался ли Стэнли Рот заявить, что не помнит, как я получил шрам и как хотел ударить бутылкой Майкла Уирлинга? Или, если верить Льюису Гриффину, хотел лишь взять его на испуг? Возможно, Рот намерен сообщить, что не помнит, как именно я собирался его остановить, и то, как мы оба полетели на пол? Или это было его версией происшедшего? Утверждением, что он не собирался никого бить и все было инцидентом, несчастным случаем, о котором он сожалеет, за который чувствует ответственность и который не имеет ничего общего с предъявленным ему обвинением?

– Мистер Антонелли, – судья Хонигман заботливо и даже участливо посмотрел на меня, – суд с огромным сожалением узнал о происшедшем с вами неудачном падении. Теперь мы рады видеть, что вы в совершенном порядке.

– Ваша честь, я в отличной форме. Спасибо. Сожалею, что оказался причиной задержки.

Хонигман кивнул секретарю. Молча проклиная все вокруг, секретарь поднялась с места и неохотно пошла к комнате для присяжных.

С трудом протиснувшись в узкие ряды, присяжные заняли свои места. В зал привели Ричарда Крэншо, тут же напомнив ему о присяге.

– Мистер Антонелли, – провозгласил Хонигман, открыв принесенную огромную папку с материалами дела, – вы можете продолжить допрос свидетеля.

В первый раз явившись в зал судебного заседания, Крэншо был в брюках и спортивной куртке. Сегодня детектив облачился в темно-синий костюм, и еще больше, чем в прошлый раз, меня поразило – сколько же времени тратит этот человек на внешность!

– Сегодня на вас превосходный костюм, детектив Крэншо, – сказал я, поднимаясь с места.

– Спасибо. – Крэншо ответил уверенной улыбкой.

– Должен заметить, очень дорогой костюм. – Он пожал плечами, как бы говоря, что обсуждать тут нечего. – Нет, детектив Крэншо, я сказал, имея в виду то, что сказал: очень дорогой костюм. – Я медлил, словно намеревался сообщить еще кое-что. – Вероятно, в консультировании кинофильмов вы преуспеваете. Сколько раз вам удавалось получить такую работу, кроме случая, когда вы работали над фильмом вместе с Мэри Маргарет Флендерс?

– Тот фильм был единственным, – тем же ровным голосом осторожно ответил Крэншо.

Я изобразил удивление.

– Вы поработали консультантом у самого Стэнли Рота на картине, в которой снималась Мэри Маргарет Флендерс, и после этого вас ни разу не пригласили на съемки? Отчего так, детектив Крэншо? Вы работали недостаточно хорошо?

Он смерил меня снисходительным взглядом.

Решив сменить подход, я сформулировал мысль иначе:

– Скажите, вам нравилась эта работа? Я полагаю, вы занимались там… Чем? Полицейские дела, да? Что-то в этом роде?

Он кивнул, хотя и без особого энтузиазма. Так, словно его работа, как и любая другая, имела и ту и другую стороны.

– Да. На оба вопроса.

– Я понял вас. Тогда, детектив Крэншо, скажите вот что: какой она была?