преступности единодушие: расстрел. Приговор писали под диктовку страха, который должен был быть превентивным, всенародным, стоящим на страже каждой живой души. Убийца не мучается, как Раскольников. В новой же России, после падения СССР со всеми его преступлениями, всех переворотов и обвалов, эта самая душа живая, которая столькие годы обладала невероятной силой сопротивления, внезапно ослабела, опустилась, лишилась даже инстинкта самосохранения, даже отличающего все живое желания продолжать род.

Вроде бы на поверхностный взгляд вернулась вера, но, по сути, все продолжают жить в оголенном, обезбоженном мире, где нет закона, нет милосердия, нет Божественного присутствия – Шехины, (от ивритского слова «Шахен» – сосед). Вся надежда на справедливость ложится на плечи человека. Устанавливающий справедливость чувствует, что если он этого не сделает, это не сделает никто.

Парадоксально и удивительно, что в годы застоя и деспотии окружающей жизни именно литература несла между строк свет человечности, которую никакие цензоры уже не в силах были вымарать. Вспомним хотя бы «Не хлебом единым» и «Белые одежды» Дудинцева, «Обелиск» Василя Быкова, «Хранитель древности» Юрия Домбровского. «Свет невечерний», по выражению отца Сергея Булгакова, оставил души, испарился. И это вовсе не борьба с Богом, хотя она могла быть понята после всего того страшного, что произошло в прошлом веке. В годы деспотии Бог часто спасал индивида: в своей вере тот внутренне был защищен, пусть в камере тюремной или лагере. Сейчас как бы защита эта исчезла – человек оголен перед миром. Осиротевший в экзистенциальном смысле, оставленный Богом, обращается он к теме насилия и убийства, делая ее центральной на рубеже второго и третьего тысячелетий. Сквернословие, как сопутствующий феномен этого поветрия, подобно тле насилия проникает в мировую литературу. К примеру, русское слово «мат» в течение 70-и лет советской власти опасно соседствовало со священным словом «материализм» Был истмат и истый мат. Причем истый мат намного правдивей выражал реальность, чем истмат – исторический материализм. Пришло полное раскрепощение, и в начале мат с восторгом воспринимался в новых произведениях, как некое освобождающее начало, свобода души, пощечина фальши. Но со всем этим мат несет в своей сущности унижение и говорящего и слушающего, и, главное, агрессивность и насилие.

Конечно, понимание всего этого не делает этот путь менее опасным. Неизвестно куда может завести словесное насилие, развязывающее руки, а не только язык, убийство без суда и следствия. Убиенные души, как показывает история человечества, из мира сего не исчезают.

Удивительно, как один писатель, не любящий творчество другого, то ли из этой нелюбви, то ли из желчности своего характера, устами своего героя вообще отрицает наказание. Речь о Бунине, который говорил о том, что будь его воля, он бы полностью отредактировал Достоевского. В 1916 году, уже стоя над бездной готовых разразиться братоубийственных войн, Бунин пишет рассказ «Петлистые уши» полемизируя с Достоевским. Герой рассказа Соколович говорит Левченко: «...Страсть к убийству и вообще ко всякой жестокости сидит, как вам известно, в каждом. А есть и такие, которые испытывают совершенно непобедимую жажду убийства – по причинам весьма разнообразным, например, в силу атавизма или тайно накопившейся ненависти к человеку – убивают, ничуть не горячась, а убив, не только не мучаются, как принято это говорить, а наоборот, приходят в норму, чувствуют облегчение – пусть даже их гнев, ненависть, тайная жажда крови вылились в форму мерзкую и жалкую... Довольно людям лгать, будто они так уж содрогаются от крови. Довольно сочинять романы о преступлениях и наказаниях, пора написать о преступлении без всякого наказания.

Состояние убийцы зависит от его точки зрения на убийство, от того, ждет он от убийства виселицы или же награды, похвал. Разве, например, признающие месть, дуэли, войну, революцию, казни – мучаются, ужасаются.?..».

Можно сказать, что Бунин говорит правду, а Достоевский витает в фантазиях, Но по последнему высшему счету именно Достоевский оказывается прав в своей борьбе против насилия и жестокости.

Концентрация зла в современной литературе превысила все пределы. Насилие и убийство заменяют любовь и размышления о жизни. Раньше литература была пусть слабой, но все же плотиной водопаду зла и насилия. Ныне писатель как бы «приручает» читателя к насилию и убийству. Виртуальные сюжеты становятся учебниками насилия и убийства среди молодежи.

Лев Толстой говорил о такой литературе: нас пугают, а нам не страшно.

Нам страшно.

Русские читатели не очень-то осведомлены о литературном процессе в ивритской литературе, но именно в наши дни беснующегося во всем мире, а у нас давно и прочно поселившегося террора, обсуждается вышедший недавно ивритский перевод романа Достоевского «Бесы», в котором автор предвидел, куда будет катиться Россия, а в общем-то, как оказалось, и весь мир, еще в конце ХIХ-го века. Террор в те времена, по сравнению с войной казавшийся делом провинциальным, ныне вышел на мировую арену. Бесчинствовали террористы у нас, но мир, вполголоса осуждая террор на словах, думал про себя: что поделаешь, евреи вечные козлы отпущения, и вообще – чего не дают независимости другому народу? Цивилизованная Европа из желания собственного покоя, свихнулась на этом коньке: борьбе за независимость народов. Разве в годы этой «безоглядной» борьбы с «колониализмом» нельзя было представить, куда эта борьба заведет, к примеру, Африку, где сегодня на глазах всего мира свирепствует без прикрас геноцид, уничтожающий целые народы? Кстати, эпиграфом к роману Достоевский взял стихи из «Бесов» Пушкина и из Евангелия Луки. Происходящее в них связано с одним местом в северо-восточном углу озера Кинерет.

Если вы будете проезжать или проезжали там, под дороге на Голанские высоты, увидите справа развалины небольшой часовенки. Именно она поставлена в честь события, описываемого у Луки. В этом углу была деревня Бейт-Цаида (В русском переводе Вифсаида), т.е. дом охоты, ловли рыбы. Здесь ловили рыбу будущие апостолы, здесь они увидели Иисуса идущим по воде. На этом склоне Иисус выгнал бесов из людей и вогнал в свиней, которые прыгнули в озеро:

«Тут на горе паслось стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло...»

Сам анализ личности Достоевского говорит о сложности обсуждаемой темы. Принято изображать Достоевского, как гениального писателя, чьи произведения углубили исследования человеческой души, однако политическое мировоззрение его принадлежит к наиболее реакционным. Достоевский, по признанию Фридриха Ницше, единственный психолог, которого он признает как учителя. Но его поддержка автократии, царизма, религиозно- мессианская вера обнажают темную сторону его глубокой души. Следует отделить Достоевского, как великого мастера литературы, от Достоевского визионера. Как говорил серьезно, к примеру, Фрейд в своей работе «Достоевский и убийство отца», что сейчас может быть воспринято, как юмор: содержание Достоевского надо съесть, а скорлупу выбросить: «Завершение борьбы Достоевского с моралью не достойно восхваления. После тяжких и бурных колебаний в стремлении привести к компромиссу требования страстей и инстинктов индивида с требованиями общества, Достоевский отступил и скатился до принятия земной власти в облике царя, христианского бога, до узкого русского национализма... Вот ахиллесова пята этого великого человека».

Сегодня в израильском обществе, проблемы насилия и террора, переживаемых всеми