прокрустово ложе, перебеливая в приказную правду ложь и бред. «Есть правда жизни и историческая правда», – вещал с грузинским акцентом новоиспеченный философ и историк, считающийся по слухам автором в свое время обязательного для чтения и проработки «Краткого курса истории ВКП (б)». По сей день не могу понять, почему этот курс был кратким, ибо никогда не видел полного курса, втайне подозревая, что его вообще не существует.

И вождь народов сам верил, что эта ложь – «историческая правда». Именно это и отличает шизофреника, верящего в абсолютную истину своего безумного воображения, своих измышлений.

Фуко первым досконально и последовательно исследовал мировую Историю, все более и более обнаруживая в ней ложь, безумие, факты, в которых не сводились концы с концами. Читатели удивлялись, как это раньше не замечали этого.

Думаю, в жизни почти каждого случается: в неком умном вещателе и толкователе событий мы не замечаем ничего подозрительного. Пока он неожиданно не ввернет нечто явно безумное, как бы споткнется на ровном месте, и внезапно станет ясно, что все, сказанное им ранее, зачеркнуто этой оговоркой. Страх проймет нас. Но это в индивидуальной версии.

Безумие же коллективной Истории покрывается нашей слабостью – во имя собственного выживания принимать шизофреника за гениального вождя.

По свидетельству врачей у Сталина были два лобовых инсульта.

Мог ли знать поэт, как обернутся в будущем его строки:

Не перестает удивлять, как в диктатурах безумие обретало педантизм решения и исполнения, внешне сражая наповал своей четкой рациональностью. Приказы передавались сверху, исполнители несли бумаги на подпись, заседавшие принимали решения – все щелкало и тикало, как часовой механизм. На деле же господствовало абсолютное безумие: лишение свободы, растаптывание личности и смерть, смерть. Приходно-расходный список, разграфленный недрогнувшей рукой неандертальца, гордящегося умением проводить по линейке прямые линии, своей бухгалтерской четкостью с избытком скрадывал «государственные дела безумия». Именно это «узаконенное безумие» ставило диагноз понимающим истину, то есть неврастеникам: безумцы, сдвинутые по фазе, воспринимающие мир неадекватно.

Всякое историко-социально-политическое насилие в огромных замкнутых анклавах тоталитаризма теряет чувство реальности, забывает о том, что все в этом мире временно. Глаза этого насилия сверкают уверенностью в собственной вечности. И это первый признак безумия. Это насилие ничего не стеснялось, никого не боялось, с неотвратимой уверенностью давило все, в чем был хотя бы намек на истину.

Но каким жалким, ничтожным, пресмыкающимся оно оказывается после падения, когда адепты его тайком, дрожа от страха, выбрасывают на помойку свои красные книжечки – партбилеты.

В отличие от Фуко другой выдающийся философ современности, чех Ян Паточка (1907- 1977), которого Роман Якобсон назвал третьим после Яна Коменского и Тадеуша Масарика – великим чешским философом мирового масштаба, Ян Паточка, принадлежит к поколению Вацлава Гавела.

На своей шкуре он испытал все прелести советского деспотизма и оказался предвестником будущего краха мировой советской империи.

Учился Паточка в Париже, Берлине и Фрейбурге. Там он встретился с Гуссерлем и Хайдеггером. Постоянная полемика с ними объединила его с Деррида, который настолько «сросся» с мыслями Паточки, что порой цитирует его без кавычек. В любом случае только ради встречи с Паточкой Деррида решил добраться до Праги, где чуть не был засажен в тюрьму.

В 1936 году Паточка защищает докторскую диссертацию «Естественный мир как философская проблема», под естественным миром подразумевая мир до его вступления в Историю.

После мюнхенского соглашения Паточка вынужден прервать преподавательскую деятельность. В «эпоху» Сталина ему и вовсе запрещают преподавать. Занимающийся глобальными философскими проблемами «конца Истории», достаточно замкнутый, Паточка становится активным в движении «Пражская весна», вместе с Вацлавом Гавелом выступает инициатором Группы, борющейся за гражданские права в Чехии. Идеи Паточки легли в основу «Хартии 77».

Патетическая патока смертельной официальщины уже изжившей себя в Истории советской империи в ее впавших уже в маразм вождях, пославших войска в Чехию, доводила сдержанного Паточку до бешенства.

Яну Паточке придется изведать всю «прелесть» издевательств чешских «критиков в штатском», достойных учеников советского КГБ. Он и умрет 13 марта 1977 после ряда беспрерывно продолжающихся, жестоко изматывающих допросов.

Три главные работы Паточки – «Вечность и историчность», «Отрицательный платонизм», «Еретические эссе к философии истории».

В «Еретических эссе» Паточка задолго до Френсиса Фукуямы предугадал «конец истории». Книга писалась в 1973-75 годах и вышла в свет в Праге. Наиболее значительным является эссе «Обречена ли техническая цивилизация на упадок?»

Сказанное им кажется само собой понятным, но звучит как сотрясение основы всеобщего отчуждения, угрожающе насаждаемого тоталитаризмом да и любой системой:

«...Человек должен сам делать и нести свою жизнь».

Только так он может сопротивляться упадку.

Отчуждение же является отступлением, бегством в неподлинность, вырождающуюся и выражающуюся в «подавленности», захваченности патетикой и экстраординарностью, являющимися, по сути, симуляцией жизни. Только благодаря религии человек может одолеть «безответственность повседневности», только религией он может очеловечить и патетику. Человек, по Паточке, пребывает в поле напряжения между полюсами сакрального и профанного. Длительное сопротивление человека попаданию на один из этих полюсов для Паточки означает «начало Истории».

Главный тезис «Еретических эссе» Паточка формулирует так:

«Западный дух и мировая история связаны друг с другом с начала своего возникновения: это дух свободного дара смысла, это потрясение жизни как простого восприятия и тем самым передача духа новых возможностей жизни: духа философии».

Человек должен уметь брать ответственность за собственную душу. А открытые им и растущие вместе история и философия должны брать на себя заботу об его индивидуальной душе, выступающей неким «я».

Христианин Паточка считает, что ответственность за жизнь принимается, как дар из рук Другого, недостижимого для человека. Принимая дар от этого запредельного основания, человек испытывает священный трепет, угадывая связь с абсолютным величием. Однако современная цивилизация, по Паточке, «просит суррогатов там, где было бы необходимо оригинальное. Она отчуждает человека от себя самого, делая его непригодным для бытия в мире, обманывая его альтернативой повседневности, которая не нуждается в усилии, но лишь в скуке, миром дешевых суррогатов и брутального оргиазма».

И это все говорится в атмосфере безвременья, выпавшего из Истории, поскольку она несома только личностями, не зараженными, по выражению Деррида, «высокомерием чистой совести», которую считали своим исключительным наследием выкормыши Дзержинского. Совершая все явно немыслимые преступления, они ухитряются не нести за них никакой