Все-таки здесь было не так пусто, как наверху, в жилых комнатах.

Все женщины работали на спичечной фабрике; в цеха не вышли, потому что никто не вышел – чего там делать? Забастовку поддержали – вдруг мастер подобрее будет?

– Мы к добрым иностранцам хорошо относимся, вы не думайте, – сказала беременная Цю Цзюй. – Просто… – Она смутилась и покраснела.

– Вы спросите ее, мисс Эдна, про Ли Лисаня, – проворчал Юнь. – Он у них главный по профсоюзам. Что замолчала, Цю Цзюй? Небось грамотная – два года в университете родительские деньги проедала. Что вам этот негодный Ли обещал?

На губах Цю Цзюй появилась жалобная улыбка. Она и ее сестры принадлежали к другому миру, который враждовал с миром Эдны. Никто никому не хотел зла – все желали добра себе и своей семье. Именно поэтому Цю Цзюй и ее сестры прятались в доме врага.

– Вы из Америки? – спросила она.

Эдна кивнула:

– Из Сан-Франциско.

– А у вас там есть фабрики?

– Есть. Есть и район, где живут китайцы.

Женщины собрались вокруг стола. Цю Цзюй переводила.

– А правда, что в Европе и Америке есть всякие штуки, чтобы не рожать детей, если не хочешь?

– Как по-вашему, что лучше – иметь официальных наложниц, как у нас, или тайных любовниц, как у иностранцев?

– А почему иностранцам нравятся огромные страшные псы, когда на свете существуют певчие птицы и маленькие красивые собачки?

На нижней полке шкапа у Даниэля был тайник, который запирался якобы от шустрой племянницы. Там лежало все, что требовалось для завтрашнего дела. Ада снисходительно сказала «да» и обещала ничему не удивляться.

Даниэль еще раз перебрал вещи, упакованные в желтый саквояж, убедился, что ничто не забыто, запер дверцу и улегся на диван. Муха подошел, стуча когтями по паркету, ткнулся мокрым носом в ладонь. Даниэль погладил выпуклую косточку у него на затылке.

В дверь постучал слуга:

– Хозяин! Мисси зовет вас.

– Скажи ей, я сплю.

Даниэль намеревался провести ночь один на один со своими предвкушениями, и духота супружеской спальни не должна была осквернять их.

Он вертел в пальцах амулет, подаренный Ниной. Все-таки он уберег его, не дал совершить запретное. Беги, лисичка кицунэ, заметай след хвостом. У тебя своя сказочная жизнь, у Даниэля Бернара – своя.

Утром, как и было условлено, он подъехал к дому Ады и три раза просигналил. Через пять томительных минут она вышла. Старухи филиппинки, сидевшие в глубине двора, проводили ее изумленными взглядами.

Даниэль завел мотор.

– Куда мы едем? – спросила Ада.

– Увидите.

Она достала из кармана леденец и сунула за щеку. Даниэль косился на острые коленки, обозначившиеся под слегка помявшейся юбочкой, на оттопыренную конфетой нежно- персиковую щеку, на гладкую, будто полированную ушную раковину, видневшуюся между прядями волос. Левой ладонью Ада поддерживала локоть поднятой правой руки, и Даниэль не смог удержаться от смеха: так она была похожа на кошку Манэки-нэко,[55] приглашающую удачу.

«Два дня назад на этом самом месте сидела лисичка кицунэ, – подумал Даниэль. – А я для них для всех – трехлапая Денежная жаба.[56] Стоит взять меня в дом, и на хозяйку свалится богатство. У нас тут лавка азиатских сувениров».

– Чему вы смеетесь? – удивилась Ада.

– Да так…

Ее смущала таинственность поездки. Она вертелась, беспокойно оглядывалась и теребила шейный платок.

– Как вы думаете, долго продлится забастовка? – спросила Ада, когда они остановились на перекрестке. На заборе висели десятки самодельных карикатур: толстый англичанин в цилиндре приказывал полицейским стрелять в толпу рабочих. Рядом хитрый господин с раскосыми глазами (по всей видимости, японец) дергал за ниточки марионеток – китайских милитаристов.

Постовой махнул бамбуковым жезлом, и Даниэль нажал на педаль:

– Какая вам разница, сколько продлится забастовка?

Ада недоверчиво посмотрела на него:

– Неужели вы сами ни о чем таком не думаете?

– Я думаю о вас.

Она собралась сказать колкость, но так и не смогла придумать ничего остроумного.

Колеса зашуршали по гравию. За живой изгородью мелькнуло крыло аэроплана.

– Что это? – удивилась Ада.

Даниэль свернул к воротам.

– Открывай! – крикнул он вытянувшемуся сторожу.

Автомобиль проехал вдоль летного поля и остановился возле ряда накрытых брезентом аэропланов. Даниэль помог Аде выйти – у нее были глаза ребенка, попавшего за кулисы цирка.

– Мы что, будем смотреть аэропланы? – прошептала она.

Даниэль изо всех сил пытался сохранять серьезность:

– Вы в детстве хотели научиться летать?

– А вы умеете? Да? Прямо умеете водить аэроплан? Мы что, полетим?

Она семенила за ним, то и дело увязая каблуками во влажной земле.

– А он не упадет? А с какой скоростью он летает?

Сторожа сняли брезент с «Авро» и, поднатужившись, выкатили его к взлетной полосе.

– Погода сегодня отличная, – сказал один из них, весело глядя на Аду.

Она аж пританцовывала на месте. Трогала фюзеляж: «Какой горячий – нагрелся на солнце!» Бедная, но гордая девочка уже позабыла о маменькиных словах «все они такие» и о собственном намерении «показать этому распутнику его место».

– А мне не во что переодеться… Я читала в одной книге, что там, наверху, может быть холодно: горло простудить – раз плюнуть. Ой, вы все приготовили! – воскликнула Ада, когда Даниэль вытащил из саквояжа кожаный плащ и шлем.

Он помог Аде забраться в кабину.

– Ну что, я похожа на пришельца с Марса? – спросила она, нацепив очки. – О, боже мой! Я сейчас полечу в небо!

Живущим внизу не понять, что на самом деле синевы и солнца в разы больше, чем плоской пыльной земли, что это и есть реальный мир.

Город лежал в смоге, как курильщик в опиумном дыму: он видел сны, которые казались ему явью, а на самом деле не было ничего – ни войны, ни забастовок. Ветер и синева