Здравствуй, мама! Это твой сын Клим.

Я подглядел у Эдны: когда ей не с кем поговорить, а поговорить надо, она пишет письма матери. Я тоже пишу.

Знаешь, где я? Знаешь, с кем?

Нина спит за моей спиною. Москитная сетка вокруг нее – как разводы тумана. Я оглядываюсь – мне не видно лица моей женщины, только темный силуэт на белой простыне. Проталина в снегу. Вырезанная бумага, когда рисунок создается тем, чего нет, – отсутствующими деталями.

Мама, у меня разбито колено, сердце, планы. Я вернулся к Нине. Теперь я сижу за ее столом, пишу письмо на обороте ее бумаг и сторожу мою добычу.

Мама, я расскажу тебе все, как было: сестры по журналистике, Эдна и Лиззи, привезли меня к Бернарам. Мы вошли в дом, а там – Нина в обществе мистера Даниэля.

Я вспоминаю наши лица: Эдна с вытаращенными глазами; ее муж, смущенный, как гимназистка; бедная Лиззи и мы с Ниной. Она первой пришла в себя и сказала:

– У тебя колено в крови. Поехали ко мне зализывать раны.

У нее новый дом во Французской концессии. Все попроще, без отпечатка того старого чехословацкого вранья. Я сказал ей, что уезжаю. Полиция, большевики и бандиты мне надоели. Безответная любовь тоже.

Мама, я до сих пор не верю тому, что случилось. Я ведь застал ее у Бернара.

– Тебе не надо уезжать, – сказала она. – Между мной и Даниэлем ничего нет и не будет. Я хотела пригласить его в компаньоны, но он не согласился: он отправляется по делам – надолго.

Мама, мы проговорили до вечера, как в старые добрые времена. Нина сумела продать порнографические рисунки Католической церкви. Она стала шефом телосберегательного полка. Ее молодцы охраняют покой киностудий и сопровождают высокопоставленных детей в школу.

Она щедро одаривает своих подданных: сто долларов в месяц – это тебе не коза чихнула! Клиенты-китайцы дают им чаевые: по пять долларов за каждый день, проведенный на свадьбе в трезвом виде. То же самое касается похорон и съездов торговых гильдий.

Раньше у нас не было будущего, теперь нет прошлого. Мы, старые ветераны, вели позиционные бои, а потом в одном окопе заиграли на гармошке, в другом – подхватили, и оказалось, что все, что мы делали друг с другом в последние годы, совершенно не нужно. Ты знаешь, как происходит братание солдат, – об этом писали в газетах.

– Мы – гриб и орхидея, – сказала Нина. – Нам надо принять, что мы не должны быть одинаковыми. Два гриба или два цветка не составляют пары.

Я не знаю, что с ней случилось, откуда у нее такие мысли, но я согласился быть орхидеей. Мы приняли декларацию независимости. Мы не планируем друг другу карьеру и распорядок дня. Нам плевать, что о нас подумают окружающие. Мы согласны быть непрестижными и смешными. Мы понимаем, что личное счастье не свалится нам на голову: его надо выстроить по кирпичику.

Мама, Катю теперь зовут Китти! Она приняла меня благосклонно. Может, узнала? Ей год и три месяца, она не любит пенки от молока.

Мама, у нас все будет хорошо. Я засыпаю. Я иду спать со свой женой. Встретишь Господа там, на Небесах, обними его и поцелуй в бороду.