перелескам. Вдвоем им было легко, весело и интересно. Вспомнилось, что так же вот когда-то он бегал на лыжах, догоняя быстроногую Катю. И сладкой истомой исходило сердце, полнилось бесконечной любовью к маленькому человечку, который, сопя и отдуваясь, неуклюже поспевал по лыжне следом за ним.

Водил Егор сынишку и по той самой заветной тропе, где он впервые увидал юную лыжницу, промелькнувшую перед ним, как в чудном сне, чтобы затем уже наяву прийти в его жизни и навсегда остаться в ней, сделавшись частичкой его самого.

В эти дни Егор особенно сдружился, сблизился со Стёпкой. Отцу никогда не лень было во всех подробностях рассказывать сыну про моря, да штормы, про дальние походы, в которых ему довелось побывать. И как-то само собой получилось, что сын первым завёл разговор, которого Егор втайне давно ждал. Стёпка твердо сказал, что непременно будет поступать в Нахимовское училище, чтобы так же, как его отец и дед, стать военным моряком. Непрядов был этому очень рад. Сам он никогда не навязывал сыну такого решения, хотя в душе чувствовал, что так оно и будет.

Поскольку дело намечалось нешуточное, они решили об этом посекретничать. Подыскав два пенька, сели на них друг против друга, стряхнув снег, и всё подробно обсудили.

Непрядов был просто удивлён, с какой серьезностью сын объяснял ему, почему он решил стать именно моряком, а не кем-то ещё. Его не смущало, что впереди оставалось ещё несколько лет учёбы в обычной средней школе. Но разве это преграда, если заветная мальчишеская цель уже определена, и другой дороги нет и быть не может! Правда, приходилось учитывать, что едва ли их строгая бабка одобрит такой выбор внука. Но отец с сыном решили: пускай принятое решение пока останется их тайной.

Сидя на пеньках, Егор со Стёпкой не спеша, в охотку попивали из термоса крепко заваренный, подслащённый чаёк, заедая его хлебом. Крошки бросали любопытным снегирям, порхавшим поблизости. Оба Непрядова, большой и маленький, говорили о море, о службе моряцкой, как два человека, безусловно знающих в этом деле толк, не боящихся штормов и ураганов, а также прочих опасностей, включая хищных акул, зубастых пираний и ядовитых барракуд. По взаимному согласию решено было в их «тайну» посвятить лишь деда. Не сомневались, что он всё поймёт как надо и даст свое «добро».

После ужина Стёпка выбрал подходящий момент и по большому «секрету» принялся шептать старику на ухо, поглядывая при этом на отца, который еле сдерживал улыбку.

Фрол Гаврилович внимательно слушал правнука, поглаживая его при этом по голове, с явным обожанием и старческой умилённостью в глазах.

— Ин, ладно, — согласил он, выслушав признание, — Ин, поплавай по морям, по окиянам, как того хочешь. А там, как Бог даст… — и поцеловал Стёпку в лоб, неспешно покрестив. Могло показаться, что при этом он как бы не насовсем, а лишь временно отпускал от себя внука в дальние странствия.

Непрядов хотел об этом своём предчувствии спросить деда, но потом подумал, что ему так могло просто показаться. Ведь Фрол Гаврилович совсем даже не пытался возражать против Стёпкиного желания стать моряком, а это главное. «То-то будет шума, как только бабка, Светлана Игоревна, об этом самом узнает», — подумал Егор, предвидя её неминуемое разочарование и гнев.

Вскоре погода опять начала портиться. Задул крепкий ветер, нагоняя с норд-веста, со стороны суровой Скандинавии, полчища клубящихся туч. Снега пришли в движение, и разгулялась буран. Такой непроглядной завирухи Егор давно здесь не помнил. Сразу же за дверью, в каких-нибудь десяти шагах, уже ничего не было видно. Когда он вышел на двор, чтобы принести из сарая охапку дров, ветер буквально с ног сшибал. Седые космы кинжально колючего снега остервенело крутились и корчились в какой-то чудовищной силы, немыслимой пляске. Будто вся нечисть вырвалась из преисподней, чтобы вволю побесноваться и покуражиться. А стекла в окнах так содрогались, будто вот-вот готовые лопнуть, под стрехой громыхала оторвавшаяся доска и люто завывало в печной трубе, будто там навсегда поселился злой демон.

Ближе к полудню Стёпка заметно погрустнел и сник. Во время обеда он еле притронулся к наваристым, вкусным щам, а от второго блюда, тушёного мяса с картошкой, напрочь отказался. Только квас пил жадно и много, да отчего-то морщился.

— Не захворал бы, — встревожено говорил Елисей Петрович, ощупывая ладонью Стёпкин лобик. — Без меры нагулялись вчера, набегались — вот вам и результат.

— А может, просто устал? — допытывался Егор у сына. — Полежать не хочешь?

Тот молча и упрямо продолжал сидеть за столом, листая старый журнал с картинками. Валяться на печи ему не хотелось.

«В такую погоду просто заняться нечем, — подумал Егор о Стёпке. — Вот и загрустил мой наследник…»

— Надо бы печи в храме протопить, — предположительно сказал дед. — Боюсь, как бы стены не выстудило.

— Да уж надо, — согласился отец Илларион.

Кряхтя и потирая поясницу, он пошёл в кухню и взял топор.

— А я на что! — напомнил о себе Егор.

Он решительно надел полушубок, шапку и потребовал отдать ему топор.

— Ну, коли так, — согласился Елисей Петрович. — Подмогни, уж если в охотку.

Егор вышел в сенцы. Надавив плечом на наружную дверь, еле приотворил её. На крыльце намело огромный сугроб и пришлось валенками раскидывать его, чтобы освободить проход. А снег валил и валил. Сухой и колючий, он застил глаза и словно наждаком шкрябал по щекам и подбородку.

Сойдя с крыльца, Непрядов сразу же по колено увяз в снегу. Больших усилий стоило ему преодолеть расстояние до храма, измеряемое какой-нибудь полусотней шагов. Отчего-то подумалось: «И так вот всю жизнь теперь идти к нему…»

Знакомо скрипнув, тяжёлая кованая дверь подалась под рукой Егора и пропустила его в сумрак помещения, дохнувшего слабым теплом, крутым настоем плесени, ладана и стеариновых свечей. Всё таинственно, величаво и нетленно. Не зная даже как и зачем, Непрядов машинально перекрестился — так, на всякий случай и как бы для порядка. Но стало легко.

Он принялся растапливать изразцовые печи, пристроенные в углах. Под топором сухие берёзовые поленья податливо и звонко пластались на щепу. Спички нашлись в загнетке. И вскоре огонь весело заплясал во всех четырёх топках, согревая старые стены.

Только после этого Егор позволил себе немного передохнуть. Он сбросил полушубок оставшись в одном свитере, вытер платком вспотевший лоб. Тотчас поймал себя на мысли, что никогда прежде истопничья работа не доставляла ему такого удовлетворения. Отчего так происходит с ним, он не знал. Только всё время чувствовал на себе негасимый взгляд самого Непряда. Когда Егор открывал дверцу ближней топки, отсветы пламени начинали бойко играть по стенной росписи, и потому лик святого пращура особенно казался живым и говорящим. Непрядов зачарованно глядел на него и не мог оторваться, стараясь всей силой своего воображения понять, о чём шептали ему губы предка.

Сколько раз бывало, когда в море случалась беда и сама жизнь висела на волоске, то он, Егор Непрядов, взывал к этому исходившему из глубины веков взгляду, и беда отступала. Уж не сам ли Непряд помогал, храня свой род и не давая ему иссякнуть?..

— Вот и я говорю: прекрасен божественный образ Спасителя — такой глубины и силы выразительности мне ещё не приходилось встречать, — услыхал Егор негромкий, басовитый голос отца Иллариона. Монах стоял у него за спиной с охапкой дров. Непрядов поспешил принять из его рук поленья, чтобы старик не слишком надрывался.

— Вы правы, Елисей Петрович, — согласился Непрядов. — Это загадка, которую никто не может разгадать.

— А знаете, отчего так происходит?

Егор пожал плечами, снова взглянув на изображение фрески.

— Есть такое понятие, именуемое «законом обратной перспективы», — продолжал монах. — Это когда стояние перед иконой вызывает эффект противоположный тому, какой ты видишь перед собой. Когда икона предстает не столько рукотворным предметом, сколько «окном в мир иной»… И получается так, что не она сейчас вот находится перед тобой, а ты сам стоишь перед ней как перед лицом вечности…

— Кто знает, какая эта вечность? Она лишь в нашем восторженном воображении. Знаю только, что реальность представляется куда как более мрачной.

— Не скажи, человече, — говорил отец Илларион, потирая озябшие на морозе руки. — Ибо сказано: