оправдалось — с этим рюкзаком я проездил, действительно, долго), родители мне купили самый большой рюкзак — на вырост. Поэтому, как я ни старался подтянуть лямки, он года три, пока я достаточно не подрос, все время во время моих экспедиций висел у меня на заднице.

Так же он висел у меня в конце мая 1962 года во Владимирской области, когда мы брели в Никольские Выселки — только что открывшуюся учебную базу, где студенты одного из московских институтов проходили летнюю полевую практику по биологии.

Это был мой первый самостоятельный долгий выезд в природу.

В рюкзаке было одеяло (под спиной — для мягкости), жестянки с тушенкой и сгущенкой, крупы, запасные штаны и свитер. А кроме того, в руках я нес банку с аксолотлем. А так как кружковцы намеревались там не отдыхать, а проводить научные исследования — ловить мышей и наблюдать птичек — то каждый нес еще и научное оборудование.

Мне, как самому хилому, выпало тащить самое легкое — три жестяных цилиндра для ловли грызунов. Они были в полотняном мешке, но в мой рюкзак не поместились. Поэтому этот мешок я повесил на шею и цилиндры болтались у меня где-то на животе.

Надо было пройти километров десять — огромное расстояние, как тогда мне казалось. Первую пару километров все, пресыщенные естественным допингом, — лесным весеннем воздухом — не прошли, а просто пролетели, потом темп постоянно замедлялся.

Где-то на полпути Миша преподнес мне как будущему орнитологу сюрприз. На очередной остановке он отлучился, а потом быстро вернулся. На его лице была неподдельная радость, а в руках — сильно пахнущий дохлый ворон. Миша объявил всем, что из этого ворона он сделает чучело. Но шкуру снимет, когда мы дойдем до Выселок. И самое надежное место, чтобы перья ворона в пути не помялись — это жестяной цилиндр для ловли мышей. С этими словами Миша запихнул ароматную птичку в мой цилиндр и мы пошли дальше.

Не знаю как другие, но я до этих Выселок, с моим рюкзаком и Мишиным тухлым вороном, добрался совершенно измученным.

В комнате, выделенной юннатам, были только голые кровати (впрочем, на одной в углу громоздилась стопка грязных матрасов), печка и стол. В коридоре с разбитым окном мы обнаружили соседей: на балке пара ласточек строила гнездо. Мы, стараясь не мешать им, сняли рюкзаки. В комнате было сыровато и холодно. Все пошли за дровами, и через полчаса на крыльце возвышалась куча трухлявых досок, старый штакетник, одно огромное принесенное Мишей бревно, разбитая тумбочка и прочий деревянный хлам.

Когда я вернулся из леса с двумя добытыми там корягами, все мои приятели стояли у дома и смотрели на крышу. Там сидел Миша и длинным шестом тыкал в трубу. Как оказалось, трубу для своего гнезда облюбовали галки, набросав в нее метровый слой веток и разного сора и Миша пробивал эту пробку.

Первый день мы бродили недалеко от Выселок, но все равно к вечеру на всех подоконниках стояли разнообразные банки, в которых плавали щитни, жаброноги, жуки- плавунцы, тритон и прочая водная живность. Похожие на круглые пули катышки сухого заячьего помета и разгрызенные белкой или раздолбленные дятлом шишки соседствовали с просоленной шкурой, снятой-таки Мишей с тухлого ворона.

Под потолком в маленькой клеточке пищала московка — манная птица Миши, взятая им для ловли других пернатых, а в коридоре стояли огромные, очень живописные березовые сучья — это Миша нарубил их где-то, чтобы впоследствии облагородить вольеру у себя дома.

По-настоящему мы ели только вечером. Миша за ужином всех поразил, когда он своей хитро изогнутой стальной ложкой очень ловко, одним движением полностью опорожнил банку с тушенкой, моментально проглотил извлеченное из нее содержимое, а практически чистую банку бросил на пол — вылизывать своему спаниелю.

Ночевали мы все вместе — сдвинув кровати, постелив на них матрасы, тесно прижавшись друг к другу и накрывшись телогрейками. Было тепло.

Деревенские ласточки, с которыми мы делили коридор совсем не боялись людей и целый день со щебетом сновали туда-сюда через разбитое окно.

К птичкам быстро привыкли, и Миша только на третий день сообразил, что это очень хороший материал для проведения младшими юннатами самостоятельной исследовательской работы.

Однажды он, после обеда, сытый, лежа на кровати и наблюдая сквозь сигаретный дым за порхающими ласточками подумал, что дневная жизнь их изучена, а вот ночную жизнь этих птиц еще никто не наблюдал.

И он тут же приказал самому младшему — Сереже готовиться к ночному бдению. Меня Миша на этот раз пожалел, видимо посчитав, что свою часть орнитологической программы я выполнил, транспортируя ворона.

И вечером, когда все располагались ко сну, Сережа был посажен на балку, как раз находившуюся напротив гнезда ласточек. Миша выдал ему фонарик, записную книжку и сделал жесткое внушение, что юннат должен бдить, глаз не смыкать, а утром доложить, как прошла ночь в доме птичек.

Отдав эти распоряжения, Миша добрался до кровати, закрыл глаза и через минуту захрапел. Вскоре угомонились и остальные юные испытатели природы. А еще через полчаса из коридора раздался Сережин крик, грохот и лай спаниеля. И еще было слышно, как в окно колотились птицы. Оказалось, что наблюдатель задремал и свалился с балки, едва не задавив собаку. Миша встал, поймал руками обеих ласточек и посадил их до утра в клетку. Утром он этих касаток выпустил. Больше они на этой балке гнезда не строили. И ночная жизнь этих птиц так и осталась для науки загадкой.

Через три дня мы полностью обжились в Выселках. Освобожденные от тухлого ворона цилиндры были врыты по краям канавки, которую мы общими усилиями выкопали в лесу. Эта ловушка исправно поставляла нам живых полевок, землероек и лесных мышей. Неутомимый Миша где-то поймал орешниковую соню, а Витя принес из леса птенца сойки и грозился найти на болоте гребенчатого тритона. Уже не только в комнате, но и в коридоре, пищали пойманные синицы, по полу мельтешили убежавшие из живоловок полевки. Изгнанная из трубы пара галок стала строить новое гнездо под крышей соседнего дома. А вот ласточки так больше и не появились.

Мы с Сережей самостоятельно исходили все окрестности. Не были только на болотах. Нас туда одних не пускали. Считалось, что малы еще пятиклашки, не ровен час — утопнут. Но нам туда очень хотелось. Где-то там ведь и плавал гребенчатый тритон и росла росянка. Однажды Миша, вернувшись с болота, принес в кармане помятый кустик этого растения. Листочки росянки были покрыты длинными волосками. На них, словно слезинки на ресницах, висели прозрачные капельки. С их помощью это хищное растение завлекало, ловило (капельки были клейкие) и переваривало неосторожных комариков и мошек, присевших на листочек росянки утолить жажду.

Только сейчас я осознаю, какое у этого растения красивое название — с привкусом раннего утра. Но тогда это была просто заветная трава, растущая на болоте, таком же недоступном для нас месте, как высокогорья поросшие эдельвейсом.

И вот однажды мы с Сергеем упросили Мишу взять нас на болото. Я прихватил банку с аксолотлем, и мы пошли.

На самом краю болота виднелась человеческая фигура. Это Витя, который сидел на кочке и, близоруко щурясь, глядел невооруженными глазами на коричневую воду. Рядом с