Так вот, с этим Мишей я и собрался поехать в Люберцы выпускать аксолотля. Только поездка не состоялась так скоро, как мне хотелось. В середине недели я позвонил моему старшему товарищу.

— Алло, — раздался в трубке женский голос, наверное, его мамы.

— Здравствуйте, — вежливо сказал я. — Мишу позовите, пожалуйста.

— Сейчас посмотрю, — ответили мне на другом конце провода. — Миша то ли вышел за хлебом, то ли в экспедицию уехал. — И послышались удаляющиеся шаги.

— Нет ружья и собаки тоже нет, — сообщили мне через минуту. — Значит, в экспедицию уехал.

У Миши уже в восьмом классе появился одностволка 16 калибра. Он ей отпилил весь приклад и треть ствола и получил таким нехитрым образом огромный дуэльный пистолет. Как и у всякого стоящего оружия у нее было собственное имя. Миша звал ее Фузей.

С этой Фузей Миша и путешествовал по Подмосковью. Любимым его местом были — Люберецкие поля орошения — территория, куда сливалась вся московская канализация. Особенно любил Миша весну, конец апреля, когда на вонючей открытой воде прямоугольных прудов-картов чернели стаи уток, а на грязевых и еще более вонючих отмелях мельтешили кулики.

Люберцы тогда были дальним Подмосковьем, до которого надо было сначала добираться на электричке, потом на автобусе, потом идти пешком еще несколько километров.

В субботу в Москве стояла такая ясная солнечная погода, что Миша затосковал уже на третьем уроке. Это был урок химии.

А после школы он зашагал домой, позвонил мне и велел быть через час на Октябрьской. Я наскоро пообедал, пересадил аксолотля в банку и поехал к месту встречи.

Сам Миша уже через десять минут после этого звонка был на улице уже полностью экипированный. В драной телогрейке, кирзовых сапогах, с рюкзаком за спиной, в котором никто не мог бы заподозрить разобранную Фузю, и с русским спаниелем на поводке.

Бок рюкзака аппетитно оттопыривался пузатой бутылью из-под Гамзы, наполненной водопроводной водой. Чистой воды в том месте, куда собирался Миша, был явный дефицит. Он зашел прямо с собакой в продовольственный магазин, купил батон хлеба, полкило самой дешевой колбасы, 200 грамм карамели и бутылку портвейна. Я встретил его у выхода из магазина.

Миша рассудил, что если ехать как обычно — то есть на метро, электричке, автобусе — то мы доберемся до любимых вонючих полей орошения только затемно.

Но Миша в тот день был при деньгах и поэтому решил ехать до места на такси. Но первой машиной, которая около нас затормозила, была карета скорой помощи.

Миша посулил водителю баснословные в то время деньги — шесть рублей, и через минуту на топчане для больных сидел я с банкой, в корой плавал аксолотль, под топчаном свернувшись дремал спаниель, а сам Миша сидел рядом с водителем и увлеченно рассказывал как он убегал от медведя на Кавказе и про Вологодскую область, где Миша по осени охотился на рябчиков с манком. Он сидел в засаде под елкой и тихонько попискивал в металлическую трубочку. Когда вдали послышался тонкий ответный свист. Миша стал манить сильнее. Писк приближался — рябчик бежал навстречу своей смерти. Миша поднял Фузю и взвел курок. В это время на поляну осторожно ступая и озираясь по сторонам вышел мужик с одностволкой и с таким же, как у Миши, манком во рту. Увидев наведенный в свой лоб ствол обреза, охотник еще раз пискнул, развернулся и неслышно исчез в зарослях.

Через час и юннат, и водитель, довольные этой встречей (Миша — что быстро доехал, шофер — что быстро разбогател), оказались на Люберецких полях орошения, а точнее, прямо у стога, в котором обычно ночевал мой старший приятель.

Миша, Фузя, спаниель и я остались, а водитель поспешил назад, в Москву.

Смолк шум мотора, и слышно было как с отстойников крякают утки. Миша решил не выдавать вечером свое присутствие и не греметь. Но Фузю на всякий случай собрал и зарядил.

Мы с Мишей посидели на вершине стога, посмотрели, как над нами летают чайки, потом мой кумир достал бутылку портвейна, хлеб, колбасу. Он открыл бутылку, смочил вином ломоть хлеба и дал его псу. Собака его съела, и Миша дал ей колбасы — закусить. А потом выпил и закусил сам. Мне он выдал бутерброд, кружку воды и карамельку. Потом мы посидели еще немного, посмотрели на ранние звезды и забрались в стог — спать.

Утром мы проснулись от того, что снаружи раздавались голоса. Миша зажал рукой пасть спаниеля и затаился — иногда, правда очень редко, поля орошения посещала охотинспекция. И Миша не хотел, чтобы она ему испортила день.

Через минуту Миша понял, что это, во-первых, не охотинспекция, а во-вторых, что человек вне стога всего один. А разговаривает он со скотиной — с лошадью.

Скорее всего, это был местный крестьянин, ворующий по случаю воскресенья ничейное сено для своего хозяйства. Мы с Мишей и собакой пережили около получаса страха, когда вилы мужика сновали вокруг нас.

Но все обошлось. Послышалось традиционное «Но!», рассудительный мат, удаляющийся скрип телеги и приглушенный цокот копыт.

Только после этого Миша освободил спаниеля и мы выбрались из стога. Миша достал Фузю и выстрелил в воздух. Мужик оглянулся, изо всей силы хлестанул лошадь, и она пошла галопом.

А мы направились к отстойникам — на берег как раз приземлилась стайка чибисов.

С Мишей было очень интересно. Несмотря на то, что он все время стрелял, матерился, а при появлении любого человека (правда такие встречи были очень редки) прятался с Фузей в кусты. Но в перерывах между всем этим он мне показывал птичек — он их, действительно, прекрасно знал. Он показал мне и чибиса с заунывным голосом, с крыльями, похожими на носимое ветром пегое полотенце, и взлетающую с песней над тростниками и мелькающую рыжим хвостом варакушку (я, к своей радости, даже успел рассмотреть у одной птицы голубое горлышко!), и тоскливо свистящего кулика- мородунку, и нарядных, дерущихся турухтанов, и каких-то уток, которых я не запомнил, да, честно говоря, и не разглядел — слишком далеко они сидели.

К концу дня у Миши в рюкзаке, кроме Фузи, лежали два убитых чибиса, а у меня в сумке — банка с аксолотлем. Я его так и не выпустил. Было жалко сажать его такого чистого в такой грязный пруд.

От аксолотля я избавился только через месяц, когда мы всем кружком поехали в Никольские выселки — в настоящую экспедицию.

Интересно бы проследить эволюцию рюкзака. Ведь были же да и сейчас есть удобные приспособления для переноски тяжести на спине. Это и высокие заплечные корзины шерпов, и поняги таежных охотников, и особые приспособления (не знаю как они назывались, но, наверняка, и они имели свое название) волжских крючников.

И несмотря на все это, горожане придумали свое приспособление и обозвали его рюкзаком. И очень долгое время он был круглым, широким и пузатым. Существовало даже особое искусство укладывать рюкзак, чтобы он не натирал ни плечи, ни поясницу и не давил в бок каким- нибудь топором или фотоаппаратом.

Вот, точно такой рюкзак был у меня — уже почти шестиклассника. Так как предполагалось, что я буду ездить с ним долго и далеко (и, к несчастью, это предположение