— Уволю обоих, — шипела директриса, пока довольные французы не покинули Кунсткамеру. — Только откуда взялась эта девка? Ведь из отдела энтомологии я лаборантку на прошлой неделе уволила! Может новая библиотекарша? Уволю! И его, и ее!

Мы с Тепловым, молча завидуя Корнету, поднялись в опустевший актовый зал, забрали несъеденные бутерброды, последний штофик с полынью таврической и пошли продолжать праздник в отдел малакологии — в комнату, над которой висела картина «Морские улитки». По дороге заглянули в общемузейский сортир, расположенный рядом со скелетом мамонта.

Там мы обнаружили, что на стене, среди старых детских рисунков палеолитических Венер и надоевших подростковых матерных слов под самым потолком, на четырехметровой высоте, неизвестно как появилась свежая, четкая и вполне цензурная надпись: «Пили под мамонтом. ПТУ № 17. Люберцы. 1.03.1978».

И у них сегодня тоже был свой праздник.

В последний день июля я изо всех сил старался не опоздать на работу. Не потому, что, по моим расчетам, именно сегодня должна была проводиться очередная облава. Нет. Просто у Олега, моего непосредственного начальника сегодня был последний день перед отпуском и я искренне хотел сделать ему дорогой подарок — придти на работу вовремя. Но тщетно. Открывая дверь в Кунсткамеру, я думал о том, кого из своих сатрапов директриса поставила при входе — составлять черный список сотрудников, не успевших к началу рабочего дня.

К несчастью, сегодня она самолично встречала всех своих подопечных в вестибюле. Директриса поймала сначала меня, а затем и влетевшего следом обмотанного элегантным длиннющим белым шарфом Теплова. Разнос был неизбежен. Я подумал, что дело как всегда закончится выговором. Но все обошлось.

— Не торопитесь, молодые люди, — сказала директриса неожиданно беззлобным голосом. — Дело есть. Надо подвинуть слона.

Только сейчас я заметил в углу вестибюля стайку мужчин Кунсткамеры, уже отловленных начальницей и робко ожидающих дальнейших ее распоряжений.

— Нужно отодвинуть Молли, — приказала хозяйка Кунсткамеры, похлопав слона, вернее чучело слонихи, сохранившей свое имя и после смерти, по серому боку. — Вон туда, в тот угол.

Все опоздавшее мужское население Кунсткамеры, облепив чучело, словно муравьи майского жука, и упершись в различные части слонихи, покатили ее по красивому, еще дореволюционному кафельному полу в указанное место.

— Спасибо, все свободны, — произнесла начальница и запоздавшие научные сотрудники, загладив таким образом свою вину, стали расползаться по своим отделам.

Увитый белым шарфом Теплов подошел к двери своего отдела и обомлел. Над входом в отдел малакологии вместо мирной марины «Моллюски на дне моря» висело батальное полотно «Лось, загнанный волками».

— Черная метка, — пробормотал Теплов, бледнея и всматриваясь в затравленного зверя. — Пришел и мой черед.

Он обернулся и взглянул на все еще стоящую у Молли директрису. Она смотрела на малаколога и на ее тонких губах змеилась коварная улыбка.

Жизнь в Кунсткамере у рядовых научных сотрудников была непростая. Для того, чтобы всегда быть в форме, Генриетта Леопольдовна периодически находила себе очередную жертву из своих подчиненных, которую нещадно терроризировала. Начиналось все с мелких замечаний и придирок, потом следовали крупные выволочки на общекунсткамерских собраниях. Иногда несчастный работник не выдержав травли уходил по собственному желанию, иногда его со скандалом увольняли. Однако, если нервы у жертвы оказывались крепкими, то она, пережив критический период в жизни Генриетты Леопольдовны, оставалась на месте, ожидая когда у хозяйки Кунсткамеры сменится мотивация и она выберет из числа сотрудников новую мишень.

У Мамочки за долгое время борьбы со своим народом даже выработался определенный ритуал. В частности, над дверью объявленного врага появлялась картина известного анималиста Ватагина «Лось, загнанный волками» — черная метка нашего учреждения.

Я как мог утешил Теплова, посоветовав перетерпеть полгода и подумав, что у меня, по крайне мере, есть несколько месяцев относительно спокойной жизни, так как твердо знал, что директриса на этой охоте ведет себя благородно и травит лишь одну жертву за сезон.

Я оставил расстроенного Теплова и поднялся по крутым лестницам на четвертый этаж — в свой отдел. Там пришедший вовремя и поэтому не задействованный директрисой Олег уже вовсю рассматривал своих куличков. Начальник в последний день перед отпуском непременно решил дописать статью и уйти на отдых с чистой совестью.

Я объяснил Олегу причину своего опоздания, сказав, что двигал слона. Начальник, вероятно, решил, что это моя самая фантастическая отговорка из всех, которые он от меня слышал, но не стал устраивать скандал, а угрюмо погрузился в коробку с куличками. Я придвинул коробку с желтыми трясогузками — объектом моего научного исследования, но подумав, сначала покормил свою рыбу.

В нашей комнате я поставил аквариум. Оформлен он был мною по- спартански. Основным и единственным украшением этого водоема был насыпанный на дно слой грубого гравия. Над гравием плавала одинокая небольшая рыба-шар или тетрадон, — подарок знакомого аквариумиста. Рыбка, незаметно работая почти невидимыми прозрачными плавничками, словно маленькое облачко, летала над дном, ожидая, когда же ее покормят и рассматривала нашу с Олегом комнату своими подвижными глазками-жемчужинками.

Рыбка жила одна по причине своего несносного характера. Все растения она выдернула, всех улиток съела, раскусив их домики своими крепкими зубами, а у других рыб, которых я поселил вместе с ней, так ловко обгрызла плавники, что они стали похожи на почтовые марки.

Я достал из банки мучного червяка и бросил его в аквариум. Тетрадон мгновенно подскочил к медленно тонущему насекомому, схватил его и стал жевать. При этом из- под воды послышался такой хруст, что казалось будто здоровенный кролик грызет сухие макароны.

Я дождался пока тетрадон пообедает, а потом запустил руку в аквариум и не без труда поймал рыбку. Попав в плен животное сначала заскрипело челюстями, а потом с хорошо слышимыми звуками «куть-куть» принялось глотать воздух до тех пор, пока не стало по размерам, форме и упругости походить на теннисный мячик. Рыба при этом вяло шевелила плавниками и внимательно рассматривала меня.

Я погладил упругий животик тетрадона и положил его обратно в аквариум. Рыбка поплавала несколько секунд, как поплавок на поверхности, затем выпустила воздух и ушла в глубину. Я бросил ей еще одного мучного червя и открыл, наконец, коробку с трясогузками. Когда я взял в руки первую тушку, из аквариума послышался такой громкий звук ломающегося хвороста, что Олег вздрогнул.

Мы, не проронив не слова, проработали около часа. Потом у нас стали слезиться глаза и запершило в горле. А вскоре запахло дымом. Я по лестнице спустился на этаж ниже