заиграл что-то лирическое, и малаколог пригласил директрису на танец.

Мамочка, кокетливо поправляя распахнувшийся ворот платья, встала и подала руку Теплову. Они закружились в вихре вальса. Полынь таврическая подействовала и на Юру. Поэтому он, быстро крутанув партнершу со страстью испанского танцора, так энергично мотнул при этом своей головой, что с него слетели очки. Но Юра даже с директрисой проявил себя как настоящий кавалер, а не интеллигентный хлюпик. Он не оставил даму, не прервал танец, не встал на колени и не стал шарить по полу в поисках очков, близоруко щурясь и хватая всех за ноги. Нет, он как будто ничего не случилось еще сильнее притиснулся к партнерше и пара продолжала вальсировать на похрустывающих очках малаколога.

Корнет принес из подвала сковородку с мясом падшего накануне в зоопарке козла и пиршество продолжалось.

Бутыль с полынью таврической совершила вокруг стола полный оборот и опустела наполовину. Пожилой консультант-орнитолог, тонко шутивший с директрисой и пивший тепловские напитки стаканами, сославшись на легкую усталость, слегка пошатываясь поднялся к себе в отдел и там, расслабившись в родных стенах, был наконец нокаутирован крымской травкой. Напитки Теплова раскрепостили не только этого закаленного консультанта. Подвыпивший Корнет, плотоядно улыбаясь и поблескивая хмельными и от этого совершенно неотразимыми карими глазами, тоже покинул пиршество. Антрополог Денис, позавчера вернувшийся из четырехмесячной монгольской экспедиции, в которой все застолья проходили только у костра, по неизжитой еще азиатской привычке, выплеснул из кружки остатки чая через плечо — как раз на портрет одного из отцов-основателей Кунсткамеры, чем вызвал одобрительные возгласы сидевших рядом полевиков.

Нетрезвого Покровского коварный Паша пытался усадить в директорское кресло, куда лаборант из звериного отдела предварительно положил тушку дикой кошки.

Олег рассказывал отцу Федору о чрезмерно больших дырках, которые проделывает в яичной скорлупе его коллега-оолог, а энтомолог — про поиски жужелицы в канализации.

В углу пожилая чопорная сухощавая дама — крупнейший специалист по блохам — рассказывала мечтательному Ване, как они в Кунсткамере забавлялись на святках еще до революции. Тогда было веселее. Танцевали под патефон у бегемота. Горячительные напитки стояли под брюхом у слона — там же и пили. Среди биогруппы «Животные африканской саванны» играли в жмурки, а парочки уединялись на котиковом лежбище. Иногда мужчины вспоминали, что они давненько не охотились в Индии, доставали карабины и крались к носорогу. А как-то раз, когда всем было особенно весело, решили поиграть в чехарду. Сначала прыгали друг через друга, потом — через чучела кабана, волка и льва. Игра закончилась, когда один чрезмерно ретивый молодой человек («Сейчас он знаменитый профессор», — добавила шепотом рассказчица) попытался с разбега перепрыгнуть через индийского носорога, но неудачно, потому что не долетел, застрял на его роге, и у чучела отломилась голова. Горе-акробат протрезвел и убежал из Кунсткамеры. Через полчаса он возвратился с сапожником. Веселье (на этот раз без чехарды) продолжалось, а сапожник, под звуки патефона и периодически вместе со всеми наведываясь к слону, за пару часов, как мог пришил голову редкому экспонату.

А наш обоеполый праздник уже подходил к концу. Женщины отправились мыть посуду, а наиболее трезвые из мужчин начали расставлять по местам столы и скамейки.

Сама директриса уже собиралась домой. Но в это время снизу — с вахты — позвонили и доложили, что из Главного здания в Кунсткамеру прислали французскую научную делегацию и просили директрису лично провести иностранцев по залам.

— Я с ними быстро разделаюсь, — сказала директриса своему заместителю. — Четверть часа — обзор витрин, потом покажу хижину и всё! Хватит с них. Праздник — он и во Франции праздник. Теплов, Николаев и вы, — кивнула она мне. — Пойдете со мной, как самые трезвые. Про своих птичек, бабочек и моллюсков расскажете, но недолго — минут по 5 каждый и только самое интересное. А потом я сама расскажу про хижину.

Хижина была изюминкой Кунсткамеры. Во время своих скитаний по республике сотрудники Кунсткамеры в речном обрыве нашли настоящую стоянку древнего человека, совершенно не тронутую ни временем, ни враждебными племенами, ни жившими гораздо позднее грабителями захоронений. Вернее, не стоянку, а хижину с каркасом из слоновьих бивней, очагом, лежанкой и всей утварью.

Исследователи не только умело, без потерь откопали все это богатство, но и сняли подробный план первобытного жилища. Находки были тщательно запакованы и перевезены в родное учреждение.

Так, на втором этаже, в специально отведенном зале, был восстановлен этот доисторический огромный шалаш, юрта, чум, яранга — сейчас никто уже не скажет, как на неизвестном языке наших далеких предков называлось это логово первобытного человека.

Дизайнеры и реставраторы потрудились на славу, и жилище действительно стало украшением нашего учреждения. Благодаря их стараниям в отдельном отсеке Кунсткамеры возвышалась огромная полусфера. Ее каркасом служили исполинские, поставленные вертикально мамонтовые бивни и мастерски тонированные реставраторами, словно прокопченные дымом неугасающего очага, деревянные жерди.

Вся конструкция сверху была затянута антилопьими шкурами. Дверь, сделанная из шкуры зубра, была приоткрыта, и в полумраке первобытного жилища светилась красная лампочка, имитирующая тлеющие в очаге угли.

Казалось, что семья первобытного человека только что поужинала и мирно спала.

Стоило повернуть висевший у входа в хижину выключатель, как внутри загорался электрический свет, и посетители видели весь интерьер хижины.

Директриса, принимая высоких гостей, с помощью трех научных сотрудников, как и обещала, быстро провела французов по залам, ненадолго задержавшись на коллекциях моллюсков, бабочек, птиц и доставила гостей в заветный зал, к хижине.

Пресыщенные восхитительными коллекциями животных французы, замерев, в ожидании новых чудес рассматривали первобытную юрту снаружи.

— А сейчас, — произнесла директриса, подходя к выключателю, — вы увидите то, что никогда раньше не видели.

Вспыхнул свет, и хижина осветилась изнутри. У очага жилища охотника на мамонтов по личному распоряжению директрисы был создан образцовый порядок — ровным рядком стояли глиняные горшки и плошки, аккуратной кучкой лежали кости съеденного соседа и дрова.

А вот на первобытных нарах, на которых шкуры обычно были аккуратно, как в солдатской казарме заправлены, царил хаос. Сейчас же и французы и сотрудники Кунсткамеры обнаружили, что поверх скомканного голубоватого, в пятнах синтетического меха (очень хорошая имитация шкуры пещерного льва) лежала парочка. Директриса сразу же узнала Корнета. А вот что за лаборантка и из какого она отдела не могла понять. Зато нам с Тепловым очередная пассия Корнета была знакома. Это была не лаборантка. Это была балерина. Все-таки она вернулась. Наверное, за птичкой. Молодые люди были в самой что ни на есть первобытной одежде и занимались на антикварной лежанке тем же, чем когда-то на ней занимались их далекие предки. Мы с Тепловым поняли, что в этот момент на шкуре пещерного льва родилась еще одна легенда Кунсткамеры. Теперь Корнет был вне всякой конкуренции. Даже газовая плита померкла. К тому же были свидетели. И какие! Международные наблюдатели!

Сконфуженная и негодующая директриса торопливо выключила свет. А французы ничуть не смутились.

— Ну этого-то мы насмотрелись и дома, — сказал один из них. — В Париже целые кварталы с такими театрами есть. А кроме того, этим же занимаются клошары. Днем. Прямо на газонах. А вот хижина действительно уникальная!