Я помыл под краном руки, плюхнулся в кресло рядом со шведом и принялся рассматривать Олегов презент. Но на этот раз пернатое Олегу попалось красивое, с длинным разноцветным хвостом и короной на голове.

— Швед спросил, что эта за птица, — продолжал Олег, застегивая пуговицы на куртке. — И я ему начал о ней рассказывать. Сказал, что это — жар-птица и что она символизирует вековую мечту русского народа. Ты, пожалуйста, растолкуй ему об этом поподробнее. Я через час вернусь. Так что тебе его развлекать недолго. Пока! Гуд бай! — и Олег исчез.

— Ну не гад ли Олег? — подумал я, прислушиваясь к торопливым, замирающим вдали звукам его шагов на лестнице. — Такую свинью подложить! О птичках со шведом поговорить — это еще куда ни шло, но переводить Ершова на английский!

Я собрался с духом, отпил глоток чаю и, вспомнив Льва Давидовича Бронштейна, который произносил речи с пафосом, но так, как будто все, кто его слушали были круглые дураки, начал рассказывать шведу о вековой мечте русского народа, облегчая себе жизнь тем, что до предела укорачивал предложения, подбирал слова попроще и изо всех сил редуцировал сюжет. Ниже приводится дословный русский эквивалент моего английского изложения.

Жили три брата. Два были умными, а один — глупым. (Тут я выбросил, дабы не усложнять сюжет и Чудо-кобылицу, и Конька-горбунка). Дурака взяли на службу во дворец. (Швед внимательно слушал, в душе вероятно удивляясь нелогичному поступку царя — взять дурака, а не одного из умных братьев). Дурак гулял по полю и нашел перо этой птицы (тут я ткнул в Олегов подарок, а швед понятливо кивнул). Царь увидел перо и послал дурака поймать птицу. Но дурак вместо этого привез красивую девушку (орнитолог-швед снова кивнул, мол он все понимает, что взять с дурака, хорошо что хоть это привез). Царь захотел на ней жениться (швед снова согласился — естественное желание). Но девушка не желала, так как царь был очень старый (тоже обоснованный отказ). Тогда дурак взял три ведра (я не знал, как будет по-английски «котлы» и пришлось их заменить «ведрами») и поставил их на огонь. В одном было молоко, в другом вода, в третьем очень холодная вода (я забыл третье ведро отодвинуть от костра и пришлось объяснять шведу, что в нем вода так и не закипела. Швед понял — чего не бывает в сказках). Царь прыгнул в первое ведро и сварился. А дурак стал царем и женился на красивой девушке. Такая вот вековая мечта русского народа.

Швед держался молодцом и даже бровью не повел, услышав от меня эту вольную интерпретацию сказки о коньке-горбунке, в которой царь оказался глупее дурака и, вероятно, любопытства ради, добровольно полез в ведро с кипящей жидкостью.

В заключении сказки я уже по-русски помянул Олега, и гость согласно кивнул. Наступило молчание.

Швед, видимо, решил, что настал его черед развлекать меня, и начал рассказывать о животном мире своей родины. Понимал я почти все (кроме отдельных слов). Он рассказывал мне о совах, орлах, воронах, лосях, волках, медведя, и белках — в общем, о хорошо известных животных средней полосы России, пока наконец не дошел до описания какого-то совершенно загадочного существа. Швед несколько раз произнес его название по-английски, но я никак не мог понять, кого же он имеет в виду.

— Этот зверь живет в лесу, — начал, раздельно произнося слова, втолковывать мне швед с таким же усердием, как и я ему о жар-птице. — Но иногда ночью выходит из чащи.

Я отрицательно помотал головой, так как пока не представлял о ком идет речь.

— Он как шар, — и иностранец, чтобы обрисовать сферическую форму животного широко взмахнул руками. — И серого цвета.

А я, утомленный такелажными работами и вековой мечтой русского народа, никак не мог представить себе, какой такой огромный круглый серый ночной монстр живет в лесах Швеции, хотя по зоогеографии в институте у меня была пятерка. Но швед был упрям.

— Это существо иногда ночью подходит к деревням, — голос шведа стал таким, как будто он подходил к кульминационному моменту сказки про Красную Шапочку. — И пьет молоко!

— Прямо гоблин какой-то, — подумал я, представив себе уродливого серого шарообразного великана, сосущего коровье вымя.

— Из блюдечка! — добавил швед и в подтверждение своих слов постучал по блюдцу, на котором стояла его чайная чашка.

Я попытался представить себе огромного гоблина, пьющего ночью молоко из крошечного блюдечка, но у меня ничего не получилось.

Швед, вероятно, решил, что по своим умственным способностям его собеседник как раз является типичным героем русских сказок. Гость вынул из кармана записную книжку, карандаш и несколькими быстрыми штрихами набросал облик демона шведских дебрей — округлого серого ежика.

К счастью, швед приехал не только слушать сказки, но и обрабатывать коллекционный материал, хранящийся в нашем отделе. Он допил чай и направился к столу, на котором лежали выданные ему Олегом коробки с синицами.

Я занялся трясогузками, а вскоре вернулся Олег. Он был бледен, серьезен, молчалив и, как мне сначала показалось, расстроен, но потом я понял, что был напуган. Я подумал, что мой начальник нарвался на гнев Генриетты Леопольдовны, и что через полгода над входом и в наш отдел появится известная картина Ватагина. Но оказалось, что в Кунсткамере были вещи и пострашнее директрисы.

Генриетта Леопольдовна обладала пионерским характером. Не в том смысле, что она носила красный галстук, дудела в горн и била в барабан, а в том, что она любила осваивать новые территории. У нее просто руки чесались расширить Кунсткамеру за счет выселения с сопредельной площади жильцов коммунальной квартиры.

Раньше, на заре советской власти в этих роскошных восьмикомнатных коммунальных апартаментах жили красные профессора. Посреди гигантского коридора стояла старинная чугунная ванна, олицетворявшая прежнее величие и роскошь еще со времен белой профессуры. Ванна была огромная, как бассейн, гордо покоившаяся на ножках, выполненных в форме львиных лап.

От коридора, как боковые галереи жука-короеда, отходили комнаты жильцов. К тому времени, когда директриса положила глаз на эту жилплощадь, здесь оставалось всего несколько сильно выродившихся потомков интеллигентской элиты.

Директриса стремительно расселила пяток стариков и старушек по однокомнатным квартиркам на окраинах Москвы. И вот настал момент, когда в последней жилой комнате коммунальной квартиры осталась всего одна вредная, брюзгливая и капризная старуха, ни за что не желавшая покидать центр Москвы.

Эту твердыню Генриетта Леопольдовна взять штурмом не смогла. А через полгода у директрисы и вовсе пропал боевой запал, и она поручила осаждать последний бастион своим подчиненным. Доверенные лица (одним из которых и был назначен Олег) стали ежедневно вести с жиличкой душеспасительные беседы, увещевая ее сдаться, выехать из коммуналки и тем самым освободить столь нужное для научных коллекций помещение. Олег даже возил старуху на такси осматривать различные квартиры, но та никак не могла выбрать себе подходящую.

И сегодня неутомимые парламентарии — Олег с напарницей из рыбного отдела — прибыли в коммуналку.

Старуха сидела в готическом кресле у огромного стола и с кислой