Хана слишком уж благодушная, абсолютно не та, которую я знаю. Я чувствую острую боль под ребрами. Хана старается быть вежливой. Она ведет себя так, как будто мы не знаем друг друга. И ей тоже неловко.

— Я… я не слушала.

Почему-то мне не хочется, чтобы Хана знала, что да, я слушала и да, я думаю, что ребята играли здорово и даже лучше, чем здорово. Это личное, я стесняюсь в этом признаться, мне даже стыдно за себя. И, несмотря на то что я проделала весь этот путь от Портленда до «Роаринг брук», нарушила комендантский час и все остальное только ради того, чтобы извиниться перед Ханой, у меня снова, как утром, возникает чувство, будто я ее не знаю, а она совсем не знает меня.

Я привыкла ощущать двойственность собственного существования — думать одно, делать другое, привыкла к этому постоянному «перетягиванию каната», но Хана явно выбрала одно из двух. Она выбрала другой мир — мир запрещенных мыслей, людей, поступков.

Возможно ли, чтобы все время, пока я жила своей жизнью — готовилась к тестам, бегала с Ханой, — этот другой мир существовал рядом, прятался за моим, жил в другом измерении, ожидая, когда зайдет солнце и можно будет вынырнуть на поверхность? Незаконные вечеринки, неодобренная музыка. Люди, не опасаясь заразы, касаются друг друга, им не страшно.

Мир без страха. Это невозможно.

И хоть я стою посреди самой многолюдной толпы из всех, которые видела в своей жизни, мне вдруг становится жутко одиноко.

— Оставайся, — тихо предлагает Хана. Предложение утвердительное, но голос у нее такой, как будто она задает вопрос. — Хотя бы второе отделение посмотришь.

Я отрицательно мотаю головой. Я жалею, что приехала сюда. Жалею, что увидела все это. Мне бы хотелось не знать того, что я теперь знаю, я хочу проснуться завтра утром и поехать на велике к Хане. Мы бы болтались по Истерн-Пром и, как обычно, жаловались друг другу на летнюю скуку. И я бы верила, что все осталось, как прежде.

— Я пойду. Все нормально. Ты можешь остаться.

Надеюсь, у меня получилось сказать это твердо. И тут я понимаю, что Хана и не собиралась идти вместе со мной. Она смотрит на меня, в глазах ее сожаление и жалость одновременно.

— Я могу пойти с тобой, если хочешь, — предлагает Хана, но я вижу, что она просто желает меня приободрить.

— Нет, не надо. Со мной все будет в порядке.

У меня вспыхивают щеки, мне отчаянно хочется убраться подальше отсюда. Я отступаю назад, наталкиваюсь на кого-то, на какого-то парня. Парень оборачивается и улыбается мне. Я шарахаюсь в сторону.

— Лина, подожди.

Хана снова хочет схватить меня. Она уже держит стакан в руке, но я сую ей в свободную руку свой. Хана на мгновение теряется и пытается прижать его локтем к телу. В эту секунду я увертываюсь и оказываюсь вне зоны досягаемости.

— Со мной все будет нормально, обещаю. Завтра поговорим.

Сказав это, я проскальзываю между двумя стоящими рядом ребятами. Единственное преимущество маленького роста — можно проскочить в самую узкую щель. Хана тонет в толпе у меня за спиной. Не отрывая глаз от земли, я змейкой прокладываю себе путь от амбара и надеюсь, что щеки не будут гореть всю дорогу.

Вокруг мелькают смазанные силуэты, мне снова кажется, что я попала в сон. Парень. Девушка. Парень. Девушка. Смеются, толкаются, прикасаются к волосам друг друга. Я никогда, ни разу в жизни не чувствовала себя настолько не такой, как все, никогда не была в таком чужом для меня месте. Слышен высокий механический визг, группа снова начинает играть, но на этот раз музыка на меня не действует. Я даже на секунду не останавливаюсь, просто иду и иду в сторону холма и представляю прохладную тишину над освещенными звездами полями, знакомые темные улицы Портленда, звук шагов патруля, треск переносных раций, когда регуляторы выходят друг с другом на связь. Это нормальный, правильный, знакомый мир. Мой мир.

Наконец толпа начинает редеть. Находиться внутри такого сборища было довольно жарко, и теперь легкий ветерок остужает мне щеки и дарит энергию. Я уже немного успокоилась и на краю толпы позволяю себе оглянуться и посмотреть на сцену. Амбар, открытый небу и ночи, сияет белым светом, он похож на огонек в ладони.

— Лина!

Странно, но я сразу узнаю этот голос, хотя слышала его лишь однажды в течение десяти, максимум пятнадцати минут. В его интонации слышится ирония, как будто кто-то посреди ужасно скучного урока наклоняется к тебе и говорит по секрету что-то забавное. Мир вокруг замирает. Кровь останавливается в моих венах. Я перестаю дышать. На секунду даже музыка исчезает, и я слышу только какой-то равномерный тихий звук, он похож на отдаленный барабанный бой. Можно было бы предположить, что это бьется мое сердце, только я знаю, что это невозможно, ведь оно тоже остановилось. И снова эффект «зум»: все, что я вижу, — это Алекс. Он идет ко мне через толпу.

— Лина! Подожди.

Ужас, как электрический разряд, проходит сквозь меня — вдруг он пришел сюда в составе патруля, группы регуляторов или что-то вроде того? Но в следующую секунду я замечаю, что он одет не по форме — джинсы, старые кеды с чернильно-синими шнурками, линялая футболка.

— Что ты здесь делаешь? — запинаясь, спрашиваю я, когда он оказывается рядом.

Алекс улыбается в ответ.

— Я тоже рад тебя видеть.

Он сохранил дистанцию в несколько футов, и это очень даже хорошо. Я не могу разглядеть в полумраке его глаза, а этого мне как раз сейчас и не надо, сейчас мне не следует отвлекаться, ни к чему испытывать то, что я испытала возле лабораторий, когда он наклонился ко мне и шепнул на ухо: «Серый». Тогда его губы были всего в одном дюйме от моего уха, и я испытала ужас, чувство вины и возбуждение одновременно.

— Я серьезно, — говорю я и для пущей убедительности хмурюсь.

Улыбка Алекса меркнет, но не исчезает окончательно.

— Пришел послушать музыку, — выдохнув, говорит он. — Как и все остальные.

— Но ты не можешь… — Мне тяжело подобрать слова, ведь я сама не уверена, что именно хочу сказать. — Это же…

— Незаконно?

Алекс пожимает плечами. Одна прядь волос падает ему на глаза. Он поворачивается, чтобы оглядеть собравшуюся на вечеринку толпу. Свет со сцены, как солнечный зайчик, блестит в его волосах и подмигивает мне этим сумасшедшим золотисто-каштановым цветом.

— Все нормально, — говорит Алекс, на этот раз гораздо тише, и я вынуждена податься вперед, чтобы расслышать его голос на фоне музыки. — Никто никому не причинит вреда.

Мне хочется сказать ему, что он не может этого знать, но я слышу в его словах грусть, и это меня останавливает. Алекс проводит рукой по волосам, и я вижу за его левым ухом аккуратный шрам из трех симметрично расположенных точек. Может, он грустит о том, что потерял после исцеления. Процедура должна была избавить его от подобных чувств, но, как и музыка, она по-разному действует на людей и не всегда исцеляет на сто процентов. Вот почему мои тетя и дядя до сих пор иногда видят сны. По этой же причине моя кузина Марсия порой ни с того ни с сего, без всяких видимых причин начинает истерически рыдать.

— А ты? — Алекс поворачивается ко мне — улыбка на месте, и в голосе снова звучат насмешливые нотки. — Что ты скажешь в свое оправдание?

— Я не хотела приходить, — быстро отвечаю я. — Мне надо было… — Я замолкаю, потому что понимаю, что сама не уверена, зачем пришла. — Мне надо было передать кое-что одному человеку…

Алекс поднимает брови, он явно разочарован.

— Хане, — тороплюсь объяснить я, — это моя подруга. Ты ее видел у лабораторий.