сомневаться.

— Это она либо ее сестра-близнец, — согласился Ральф. Луиза, казалось, забыла о старине Доре, Хай-Ридж и лысоголовых врачах; в этот момент она вновь превратилась в женщину, которую Билл Мак- Говерн любил называть «наша Луиза».

— Что она здесь делает?

— Ну, — начал было Ральф, затем прикрыл рукой рот, чтобы скрыть невольную улыбку. — Кажется, происходящее в Дерри приобретает международный характер. Скорее всего, она отснимет материал для вечернего выпуска новостей перед зданием Общественного центра. В любом случае… Неожиданно, без всякого предупреждения, ауры вновь просочились в существование. Ральф чуть не задохнулся:

— Господи Иисусе! Луиза, ты видишь?

Хотя вряд ли, потому что, если бы Луиза видела, вряд ли Конни Чанг удостоилась бы хоть малейшего внимания. Зрелище было ужасное, почти за пределами постижимого, и впервые Ральф понял, что даже у яркого мира аур есть своя темная сторона, заставившая бы обычного человека пасть ниц и возблагодарить Господа за свое урезанное восприятие действительности.

«А ведь я даже не поднимался по лестнице. — подумал он. — Я только смотрю на этот расширенный мир как обычно смотрят в окно Я наблюдаю со стороны»

Но Ральф и не хотел очутиться внутри. От одного взгляда на нечто подобное возникало желание ослепнуть.

Луиза нахмурилась:

— Что, краски? Нет, не вижу. Мне следует попытаться? Что-то плохое? Он попытался ответить, но не смог. А через секунду Ральф почувствовал болезненное пожатие руки и понял, что объяснения излишни. К лучшему или к худшему, но теперь Луиза сама видела все.

— О Боже. — выдохнула она дрожащим голосом. — О Боже, о Боже, бедная Луиза.

С больничной крыши аура, зависшая над зданием Общественного центра, казалась огромным грязным зонтом. Но теперь стоять на автостоянке было все равно что находиться под огромной, невероятно ужасной москитной сеткой, чьи газовые стенки от старости покрылись зеленовато-черной плесенью. Яркое октябрьское солнце усохло до мутного кружка тусклого серебра. Воздух приобрел сумрачный, туманный оттенок, напомнивший Ральфу изображение Лондона конца девятнадцатого столетия. Теперь они уже не смотрели на саван Общественного центра; нет, теперь они были заживо погребены в нем Ральф ощущал голодное давление савана, пытающегося переполнить его чувством потери, отчаяния и смущения.

'К чему все это? — задал он себе вопрос, апатично глядя, как «форд»

Джо Уайзера сворачивал на Мейн-стрит, увозя Дорренса Марстеллара. — К чему все? Мы не можем ничего изменить, выхода нет. Возможно, в Хай-Ридж нам кое-что и удалось. Но разница между тем, что было там, и происходящим здесь подобна различию между пятном грязи и черной дырой. Если мы попытаемся вмешаться в происходящее, нас сотрут в порошок.

Рядом раздался стон, и Ральф понял, что Луиза плачет. Пытаясь взять себя в руки, он обнял женщину за плечи.

— Держись, Луиза, — сказал он. — Мы сможем противостоять этому. — Но в глубине души он сомневался.

— Мы же дышим этим! — всхлипнула она. — Мы пропитываемся смертью! О, Ральф, давай уйдем отсюда! Пожалуйста, давай отсюда уйдем!

Слова Луизы явились бальзамом для его души, словно стакан воды умирающему от жажды в пустыне, но Ральф покачал головой:

— Если мы ничего не сделаем, сегодня вечером погибнут две тысячи человек. Я плохо разбираюсь в происходящем, но это знаю наверняка.

— Ладно, — прошептала Луиза. — Поддерживай меня, чтобы я не разбила голову, если упаду в обморок.

Какая злая ирония, подумал Ральф. Теперь у них были лица и тела цветущих людей средних лет, но они плелись по автостоянке, как парочка стариков, чьи мышцы превратились в веревки, а кости в стекло. Луиза часто и тяжело дышала, словно страдала грудной жабой.

— Я провожу тебя отсюда, если хочешь, — сказал Ральф очень серьезно.

Он проводит ее до автобусной остановки, а когда автобус придет, посадит и отправит на Гаррис- авеню. Чего уж проще?

Ральф чувствовал смертоносную ауру, окружающую это место, давящую и пытающуюся уничтожить его, и вспомнил слова Билла Мак-Говерна об эмфиземе легких, которой страдала Мэй Лочер, — эта болезнь не отступает ни на секунду. Теперь ему было понятно, что пережила Мэй Лочер за последние пять лет своей жизни. И дело вовсе не в том, что он впитывает черные миазмы, вдыхая смерть, сердце бешено колотилось, а в голове стучало так, словно Ральф страдал от жестокого похмелья.

Он собирался повторить свое предложение, когда Луиза, задыхаясь, заговорила:

— Думаю, я справлюсь… Надеюсь… Это не продлится слишком долго.

Ральф, как случилось, что мы можем ощущать нечто столь ужасное, даже не видя красок, а они нет? — Она обвела жестом столпившихся перед зданием людей. — Неужели мы, Смертные, настолько бесчувственны? Ужасная мысль. Ральф покачал головой, показывая, что ответ ему не известен, но подумал, что телерепортеры, операторы и охранники все же чувствуют нечто.

Он видел множество рук, держащих стаканчики с кофе, но никто не пил. На капоте одного из автомобилей стояла коробка с ореховыми пирожными, но единственное взятое из упаковки лежало рядом на салфетке, откусили от него лишь раз. Ральф окинул взглядом более двух дюжин лиц, но ни на одном не заметил улыбки. Люди занимались своей работой — устанавливали камеры, подсоединяли кабель, — но делали это без того возбуждения, которое обычно сопутствует подготовке к подобным событиям.

Конни вышла из-под навеса с бородатым, симпатичным кинооператором — «МАЙКЛ РОЗЕНБЕРГ» — значилось на эмблеме его форменной куртки — и жестом маленьких рук показала, как бы ей хотелось, чтобы он снял приветственный лозунг. Розенберг кивнул. У Конни Чанг было бледное, хмурое лицо. Во время разговора она замолчала, неуверенно поднеся ладонь к виску, словно потеряла нить мысли или почувствовала слабость.

Люди вели себя подчеркнуто идентично, казалось, все они страдали одним и тем же: во времена детства Ральфа это называлось меланхолией, но меланхолия была лишь слабым определением охватившей всех тоски.

Ральф припомнил случай из своей жизни, когда он входил в эмоциональный ступор; целый день он чувствовал себя великолепно… Но без всякой видимой причины его вдруг охватывало пламя, и сразу возникало чувство потери, катастрофы. Затем накатывало ощущение бессмысленности происходящего никак не связанное с текущими событиями, но не терявшее от этого своей мощи, и тогда хотелось одного: забраться в постель и укрыться с головой. «Возможно, вот что вызывает подобные чувства, — подумал он. — Некое огромное скопление смертей, предчувствие несчастий, раскинувшееся, словно тент для банкета, сотканный из паутины и слез вместо ткани и канатов. На нашем уровне Шот-таймеров мы не видим его, но чувствуем. Да, чувствуем. А сегодня…»

А сегодня это нечто пытается высосать их до дна. Возможно, несмотря на опасения, они с Луизой не вампиры, но это нечто определенно существовало.

Саван был замедленной, полуосмысленной жизнью, и он постарается высосать из людей все, если они позволят ему.

Луиза споткнулась, и Ральфу стоило немалых усилий предотвратить их падение на землю. Затем Луиза подняла голову (очень медленно, словно ее волосы были погружены в цемент), приложила руку к губам и резко вдохнула воздух, одновременно вспыхивая. В иной момент Ральф не заметил бы этой слабой вспышки, но только не теперь. Она скользнула вверх. Немного. Для подпитки.

Он не видел, как Луиза углубилась в ауру официантки, но теперь все происходило у него на глазах. Ауры телевизионщиков напоминали маленькие, ярко окрашенные японские фонарики, храбро светившие в сумраке огромной пещеры. Теперь от одного из них отделился плотный поток фиолетового цвета — от Майкла Розенберга, бородатого оператора, если быть точным. Дюймах в двух от лица Луизы поток разделился надвое — верхняя ветвь, раздвоилась и проскользнула в ноздри, нижняя же через приоткрытые губы вошла в рот. Сквозь мышечные ткани Ральф видел слабое сияние, освещающее Луизу изнутри, делая