мебели.

— Ах ты, дискриминатор, — улыбнулась Луиза, но Ральф не смог ответить ей тем же. Он вспомнил Барби Ричардс. Направься Ральф к ней, она, скорее всего, нажала бы потайную кнопку, но Луизе она позволила подойти только потому, что та тоже женщина.

— Да, — спокойно произнес Ральф. — Я такой, старомодный, из-за чего иногда попадаю впросак.

— Ральф, я не хотела…

— Я все знаю. Я лишь пытаюсь объяснить, что и сам был поражен… Сбит с толку… Не меньше тебя. Поэтому и задавал вопросы, а что в итоге? Разве это были хорошие вопросы? Полезные!

— Думаю, нет.

— Возможно, начал я не так уж плохо. Насколько я помню, первый вопрос, когда мы выбрались на крышу, касался того, кто они и чего хотят. Конечно, они постарались напустить философского туману, но могу спорить, что все же заставил их попотеть. Затем мы получили объяснение основы понимания Предопределения и Слепого Случая — удивительное, но не имеющее никакого отношения к нашей поездке в Хай-Ридж к Гретхен Тиллбери и отмене выступления Сьюзен Дэй. Проклятье, лучше бы они сами рассказали нам дорогу, а не вынудили обращаться за помощью к племяннице Симоны; хоть время сэкономили бы.

На лице Луизы появилось замешательство:

— И правда.

— К тому же во время нашего разговора время летело так быстро, как бывает при поднятии на несколько уровней. Они тоже наблюдали за его полетом, уж ты мне поверь. Они рассчитали эту сцену таким образом, чтобы когда мы узнали то, что нам необходимо знать, у нас не осталось времени на вопросы, на которые им не хотелось отвечать. Думаю, они хотели внушить нам мысль, что мы действуем в интересах общества, что речь идет лишь о спасении многих жизней, но они не могли сказать этого прямо, потому что…

— Потому что это ложь, а они, возможно, не могут лгать.

— Абсолютно верно.

— Итак, чего же они хотели на самом деле, Ральф?

Он покачал головой:

— Не имею ни малейшего представления, Луиза. Даже намека.

Она допила кофе, аккуратно поставила чашку на блюдце, мгновение изучала подушечки своих пальцев, затем взглянула на Ральфа. И снова Ральф поразился ее красоте — фактически он был выбит из колеи.

— Они были такие хорошие. Они и сейчас хорошие. Я чувствую это очень сильно. А ты?

— И я, — неохотно признался Ральф. Конечно, он испытывал подобные чувства. Эти двое врачей были всем, чем не являлся Атропос.

— И ты все равно постараешься остановить Эда. Ведь так?

— Так.

— Тогда отбрось все остальное, — спокойно произнесла Луиза, отвечая на взгляд его голубых глаз взором темных очей. — Подобные терзания лишь засоряют твой разум, Ральф.

Он согласился с правотой ее слов, но по-прежнему сомневался в своей способности вот так взять и отпустить на волю все эти мысли. Возможно, следует дожить до семидесяти, чтобы понять, насколько трудно бороться с привитыми с детства взглядами. Он был мужчиной, чье обучение тому, как быть мужчиной, началось задолго до прихода к власти Адольфа Гитлера, и он до сих пор был пленником поколения, слушавшего по радио пение Г. В. Калтенборна и «Эндрюс Систерс» — поколения мужчин, верящих в «коктейль из лунного света».

Подобное воспитание почти начисто отрицало такие милые вопросы морального плана, как, например, кто работает на благо, а кто во вред. Самым главным было не ударить в грязь лицом. И никому не позволять водить себя за нос. 'Неужели! — холодно поинтересовалась в его голове Кэролайн.

— Замечательно. Но позволь мне первой открыть тебе маленький секрет, Ральф: это полнейший вздор. Еще задолго до исчезновения Глена Миллера за горизонтом <Американский композитор Глен Миллер, автор музыки к кинофильму «Серенада Солнечной долины», погиб во время второй мировой войны.

Его самолет бесследно исчез над океаном.> подобные вещи считались чепухой, так остается и по сей день. Мысль, что мужчина должен делать то, что положено мужчине, теперь… Лишена особого смысла. В любом случае — тернист и долог путь в Эдем, любимый, разве не так?'

Да. Слишком долгое возвращение в Эдем.

— Чему ты улыбаешься, Ральф?

От необходимости отвечать его спасло появление официантки и огромного подноса с едой. На бретельке фартука женщины Ральф заметил значок с надписью: «ЖИЗНЬ — ЭТО НЕ ВЫБОР».

— Вы пойдете сегодня на митинг в Общественный центр? — спросил Ральф. — Обязательно, — ответила она, ставя поднос на соседний столик, чтобы освободить руки. — Только я буду возле Центра с плакатом.

— Вы из «Друзей жизни»? — поинтересовалась Луиза, когда официантка принялась расставлять тарелки с омлетом.

— А я живая? — подняла брови женщина.

— Да, определенно кажетесь таковой, — вежливо ответила Луиза.

— Значит, я — отношусь к «Друзьям жизни». Убийство существа, которое смогло бы однажды создать шедевр или изобрести лекарство от СПИДа или рака, является кощунством с моей точки зрения. Поэтому я выйду с плакатом, чтобы феминистки и либералы увидели написанное на нем слово: «УБИЙСТВО».

Они ненавидят это определение и вряд ли употребляют его на своих коктейль-вечеринках. Кетчуп вам нужен?

— Нет, — отказался Ральф. Он не мог отвести взгляд от женщины.

Вокруг нее начало распространяться зеленоватое свечение — казалось, оно просачивалось из ее пор. Ауры возвращались во всей своей силе.

— Что, у меня выросла вторая голова? — подбоченилась официантка, перебрасывая жвачку за другую щеку.

— Я уставился на вас? — Ральф почувствовал, как кровь прилила к лицу.

— Простите.

Официантка передернула мясистыми плечами, приводя верхнюю часть ауры в ленивое движение.

— Как правило я не вмешиваюсь в подобного рода дела, стараясь хорошо работать и держать рот на замке. Но больше я молчать не собираюсь. Знаете, сколько своего драгоценного времени я провела возле этой бойни, сколько знойных дней, чуть не поджарив себе задницу, и холодных ночей, едва не отморозив ее же?

Ральф и Луиза покачали головами.

— С 1984 года. Девять долгих лет. И знаете, что больше всего меня достает в приверженцах выбора?

— Что же? — поинтересовалась Луиза.

— Они выступают против разрешения на ношение оружия, чтобы люди не перестреляли друг друга; они же утверждают, что электрический стул и газовая камера противоречат конституции, потому что это необычный и жестокий вид наказания. Высказываются подобным образом, а затем преспокойно выходят на улицы и выступают в поддержку законов, позволяющих врачам — врачам! — вставлять вакуумные трубки в лоно матерей и высасывать нерожденных сынов и дочерей по кусочкам. Вот это больше всего меня и раздражает.

Официантка говорила — создавалось впечатление, что подобную речь она произносила уже много раз, — не повышая голоса, не выказывая ни малейших признаков сжигающего ее гнева. Ральф слушал вполуха, сконцентрировав внимание на бледно-зеленой ауре, окружающей фигуру женщины; вот только не все там имело равномерную окраску. С правой стороны, ближе к талии, вращалось желтовато-черное пятно, похожее на грязное колесо.