далеко рассчитанный ход:
— Неужели вы думаете, я не понимаю, что без вас я бы умер.
— Пол… Я даже не знаю…
— Я говорю серьезно. — Он позволил себе победную (о Боже, пусть она в самом деле будет победной!) улыбку. — Вы не только спасли мою жизнь. Вы сделали больше. Вы спасли две жизни — ведь если бы не вы, Мизери покоилась бы в могиле.
Теперь она смотрела на него, сияя, забыв про бумагу, которую все еще держала в руке.
— И вы продемонстрировали мне мои заблуждения, наставили на путь истинный. За одно это я должен был бы заплатить вам гораздо больше, чем четыре сотни баксов. Если вы не возьмете эти деньги, мне будет очень тяжело.
— Ну конечно, я… Хорошо. Спасибо…
— Это я должен сказать вам спасибо. Можно мне посмотреть?
Она с готовностью протянула ему бумагу. Извещение на оплату просроченной суммы налога. Арест имущества упоминается всего лишь как формальность. Он бегло просмотрел документ и вернул ей:
— У вас есть вклад в банке?
Она отвела взгляд:
— Есть кое-какие сбережения, но не в банке. Я банкам не доверяю.
— Здесь говорится, что арест не может быть наложен, если вы заплатите по счету до двадцать пятого марта. Какое сегодня число?
Она, прищурившись, посмотрела на календарь:
— Господи, тут же совсем не то!
Она сняла календарь со стены, и мальчик на санках исчез — Пол ощутил дурацкий прилив жалости. Ручей, текущий между покрытых снегом берегов, символизировал март.
Она близоруко прищурилась, затем произнесла:
— Сегодня двадцать пятое марта. Господи Боже, уже, уже, подумал он.
— А, так вот почему он приехал. — Он же не сказал, что на твое жилье уже наложен арест, он только сказал, что так случится, если ты не пошевелишься до закрытия всех городских контор. Этот парень, собственно говоря, хотел оказать тебе услугу. — Но если вы, Энни, уплатите эти пятьсот шесть долларов…
— И семнадцать центов, — резко прервала она. — Не забудьте про эти гребаные семнадцать центов.
— Ну да, и семнадцать центов. Если вы уплатите всю сумму сегодня до закрытия городских учреждений, не будет никакого ареста имущества. Если жители города действительно относятся к вам так, как вы говорите…
— Да они меня ненавидят! Пол, да они все против меня!
—..значит, для них налоговые вопросы — это один из способов убрать вас. Весьма странно накладывать арест имущества на человека, который всего-навсего не уплатил ежеквартальный налоговый взнос. Это плохо пахнет. Воняет за версту, если хотите. Если вы пару раз пропустите ежеквартальный взнос, может быть, — невероятно, но кто их знает, — они и попытаются отобрать у вас дом и продать его с аукциона. Идиотская мысль, но теоретически они вроде бы вправе так поступить.
Она нервно хохотнула — как будто гавкнула собака.
— Пусть попробуют! Я кое-кому из них выпушу кишки! Уверяю вас! О да, дражайший сэр!
— В итоге они выпустят кишки вам, — спокойно заметил Пол. — Но дело даже не в этом.
— Так в чем же?
— Энни, наверняка в Сайдвиндере есть люди, которые и два, и три года не платят налоги. Их дома никто не арестовывает, их имущество не выставляют на аукцион. В самом худшем случае таким нерадивым налогоплательщикам отключают воду. Вот взять, к примеру, Ройдманов. — Он испытующе поглядел на нее. — Вы уверены, что они платят налоги вовремя?
— Эти белые скоты? Ха! — почти взвизгнула она.
— По-моему, Энни, они пытаются выжить вас отсюда.
Пол в самом деле так думал.
— Никуда я не уеду! Останусь здесь, назло им останусь! Останусь здесь и буду харкать им в глаза!
— У вас найдется сто шесть баксов в дополнение к четырем сотням из моего бумажника?
— Да. — Это слово она произнесла с некоторым облегчением.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Тогда лучше бы вам сегодня же уплатить по этому чертову счету.
Ты уедешь, и я посмотрю, что можно сделать с пятнами на дверном косяке. А после этого, Энни, подумаю о том, как бы мне выбраться отсюда к чертовой матери. Что-то мне поднадоело жить под твоей крышей.
Ему даже удалось улыбнуться.
— Мне кажется, там, на столике, вам удастся наскрести семнадцать центов, — произнес он.
У Энни Уилкс имелись свои представления о порядочности, она была по-своему безукоризненно честной. Она могла заставить Пола напиться грязной воды, могла не давать ему лекарство, когда он терял сознание от боли, могла заставить его уничтожить единственный экземпляр нового романа, могла приковать к кровати наручниками и затолкать ему в рот вонючую тряпку для полировки мебели; но она ни за что не прикоснулась бы к деньгам в его бумажнике. Она принесла бумажник, старый кожаный бумажник, которым он обзавелся еще в колледже, и вложила ему в руку.
Удостоверения личности на месте не было. На этот, счет она не проявила щепетильности. Он не стал задавать вопросов — ему показалось, что так будет благоразумнее.
Удостоверения не было, но деньги лежали на месте — новенькие хрустящие банкноты, в основном по пятьдесят долларов. С удивительной и даже пугающей ясностью он увидел, как его «камаро» подъезжает к окошечку кассы Боулдер-банка накануне того дня, когда была закончена работа над «Быстрыми автомобилями», и он протягивает кассиру чек на четыреста пятьдесят долларов, завизированный его личной подписью на обороте. Тот Пол Шелдон был свободен, здоров, полон сил и настолько легкомыслен, что не ценил этих замечательных даров судьбы. Тот Пол Шелдон окинул кассиршу взглядом — высокая блондинка в темно-красном костюме, любовно подчеркивающем округлости ее тела. И она окинула его взглядом… Интересно, что бы она подумала о том Поле Шелдоне, каким он стал — растолстевшем на сорок фунтов, постаревшем лет на десять, о том Поле Шелдоне, у которого вместо ног два чудовищно искривленных и совершенно бесполезных обрубка?
— Пол?
Он поднял глаза на Энни. Банкноты были у него в руке. Четыреста двадцать долларов.
— Что?
Она смотрела на него с поразившим его выражением материнской любви и нежности на лице — поразившим потому, что он видел под ним непроницаемую черную пропасть.
— Пол, вы плачете?
Он провел свободной рукой по щеке и на самом деле почувствовал, что она стала влажной. Он улыбнулся и протянул ей деньги:
— Чуть-чуть. Я подумал о том, как вы добры ко мне. О, наверное, мало кто меня понял бы, но… сам я, кажется, понимаю.
Она наклонилась к нему и дотронулась до его губ. Ее глаза тоже заблестели. Он вдохнул запах ее дыхания, запах темных, затхлых глубин ее души, запах, напомнивший ему запах тухлой рыбы. Нечто в тысячу раз худшее, чем запах (вкус) половой тряпки. Пришло воспоминание о том, как ее дыхание
(дыши, черт побери! ДЫШИ!)
врывается в его легкие, подобно грязному ветру из глубины ада. Он почувствовал спазм в желудке, но все же улыбнулся ей.
— Милый, я вас люблю. — сказала она.
— Может быть, прежде чем ехать, вы посадите меня в кресло? Я хотел бы поработать.
