сказал Вадик.

— Египетские пирамиды — это цветочки. Ахалтекинцы гораздо старше Древнего Египта. У египтян лошади появились только во втором тысячелетии до нашей эры, а самым древним центром коневодства считается Средняя Азия. Первыми, кто стал выводить чистокровную ахалтекинскую породу, были древние иранцы, они жили на территории современной Туркмении. Потом из Средней Азии эти лошади попали на Ближний Восток, в Средиземноморье и в Северную Африку, причем это были уже породистые лошади, которых специально выращивали как резвых боевых коней. Кстати, знаменитый конь Александра Македонского тоже был ахалтекинцем.

— Откуда ты знаешь, тебе Македонский сказал? — усмехнулся Вадик.

— Ты напрасно иронизируешь. Сохранились рисунки, барельефы с изображением Македонского на коне, воспоминания, жизнеописания…

— Неужели по описанию или по портрету можно определить породу лошади? — с сомнением спросил Вадик. — По-моему, у всех лошадей одно лицо, вернее, э-э-э… одна фигура. Если они чем-то и отличаются друг от друга, то только мастью, ну, цветом.

— Дремучий ты человек, если так думаешь, — вздохнула Дина. — Хотя ничего удивительного, ведь ты в этом не разбираешься. А специалист может определить породу лошади даже по картине или глядя на скульптуру. Видел памятник Юрию Долгорукому на Тверской площади?

— Ясный пень, видел, — уверенно сказал Вадик, но на всякий случай уточнил: — Это памятник в центре Москвы, да? Богатырь в шлеме сидит на кобыле и протягивает руку с растопыренными пальцами?

— Да. Но в этой скульптуре есть две ошибки. Во-первых, русские князья никогда не ездили на кобылах, а только на конях, и во-вторых, Юрий Долгорукий изображен сидящим на орловском рысаке, хотя этого не могло быть, потому что в те времена такой породы просто не существовало. Ее вывели только в конце восемнадцатого века, это любой ипполог знает.

— Кто? — не понял Вадик.

— Ипполог. Ну, специалист, который изучает лошадей. Такой специалист с одного взгляда может определить, кто перед ним: першерон или английская скаковая. — Заметив недоумение на лице Вадика, Дина спросила: — Чему ты, собственно, удивляешься? В этом нет ничего сложного, я, кстати, тоже различаю породы лошадей. Ты ведь легко можешь отличить болонку от бультерьера. Так же и с лошадьми.

За разговором они не заметили, как доехали до Можайска. У Дины было отличное настроение. Веселая, говорливая, улыбчивая, она захотела купить свежего хлеба, сказав, что в киоске на базарчике возле привокзальной площади всегда продают какой-то особенно вкусный местный хлеб.

Купив две буханки мягкого, еще теплого хлеба, Дина повела Вадика к автобусной остановке, но на полпути остановилась, увидев крепкого мужчину, который шел между торговыми рядами с тяжелым мешком на плечах.

— Сегодня нам везет, автобус отменяется. Это Шкуро, — улыбнулась Дина и направилась к мужчине, который погрузил мешок в кузов мотороллера «Муравей». — Шурик! — крикнула она, помахав ему рукой. Тот оглянулся, увидел Дину, и его лицо расплылось в добродушной, приветливой улыбке. Широкими шагами он подошел к ней, поздоровался и сразу засыпал вопросами:

— Привет, Динуля! Молодец, что приехала. Соскучилась по Урагану? Понятно, понятно. Как папа? Как мама? Ты проводила их? Они еще не звонили? Не говорили, как доехали? А это кто с тобой? Приятель? Вместе учитесь?

— Познакомься, Вадик, это берейтор Шкуро, собственной персоной, я тебе о нем рассказывала.

— Вадик, — представился Ситников, протягивая руку.

— Шурик, — в свою очередь представился Шкуро и так крепко пожал протянутую руку, что Вадик чуть не скончался на месте от болевого шока.

У Шкуро были выжженные на солнце желтые волосы, загорелое широкое лицо, веселые глаза и грубый боксерский рот с расплющенной верхней губой, как у Майка Тайсона. Несмотря на то что Шурику было лет сорок, он сразу предложил Вадику отбросить церемонии и обращаться друг к другу на «ты».

— Слушай, браток, — сказал он Вадику. — Я тут, понимаешь, затариваюсь на всю неделю. Надо принести еще два мешка с овсом для Урагана, мешок отрубей, ящик моркови и коробку тушенки. Не в службу, а в дружбу, помоги, а?

Оставив Дину возле мотороллера сторожить мешок, Вадик и Шкуро отправились за провизией. Они сделали несколько рейсов от торгового склада до мотороллера и обратно, наполовину заполнив мешками и коробками открытый кузов «Муравья»; и пока они ходили туда и обратно,*Шкуро смеялся, хлопал Вадика по плечу и все время что-то говорил таким тоном, будто они были давними приятелями. Общаться с Шуриком было легко, одно его присутствие поднимало настроение. Чувствовалось, что вспоминать разные истории и рассказывать их доставляет ему радость.

Когда все продовольствие было погружено в кузов, напоминающий прицеп легкового автомобиля, Шкуро сел за руль и отдал Дине свой шлем. Надев его, Дина устроилась за спиной Шурика, а Вадик забрался в кузов и сел на мешок с крупой, которая хрустела при каждом его движении.

— Неужели эта колымага тронется с места? — засомневался Вадик.

Услышав его, Шкуро громко сказал (он всегда говорил громко):

— Это мотороллер марки «Муравей»! Знаешь, чем отличается муравей от других насекомых? Тем, что может нести груз, в несколько раз превышающий его собственный вес! Эта машина только с виду такая маломощная, а на самом деле это не мотороллер, это танк! Ты сидишь в танке, понял, братишка?! — Он обернулся к Дине и Вадику, предупредил: — Немного потрясет! — и запустил двигатель.

Город проехали быстро. Выехали на трассу, по обе стороны которой стоял лес. Потом свернули на узкую гравийную дорогу; за поворотом показалось картофельное поле, лес отступил. Вскоре кончился и гравий. Шкуро гнал мотороллер, невзирая на бездорожье. «Муравей» несся по ухабистой дороге, оставляя за собой пыльное облако, сквозь которое едва пробивались солнечные лучи.

Стуча зубами от сильной тряски, Вадик вцепился в борта кузова и даже на секунду боялся разжать пальцы, чтобы не сдуло с мотороллера. Иногда казалось, что у «Маравья» выросли ноги, на которых он вперевалочку преодолевал очередной пригорок или впадину. В кузове мотались из стороны в сторону мешки, каталась спортивная сумка Дины, ползли от борта к борту ящики с консервами. Из-под колес летела пыль, забивала ноздри, рот, не давая возможности дышать.

Наконец впереди показалась широкая поляна, полого поднимающаяся к вершине холма, на которой виднелся бревенчатый дом за высоким частоколом. Мотороллер въехал на холм и остановился возле избы, рядом с «Жигулями», прикрытыми брезентовым чехлом.

Наступила долгожданная тишина. Пыль плавала в воздухе, переливаясь в солнечных лучах, за стальным бортом кузова стрекотали кузнечики, шелестела трава от легкого ветра.

Шкуро слез с мотороллера, расправив плечи, потянулся и, щуря глаза от пыли, посмотрел на Дину и Вадика и спросил:

— Ну как вы тут? Живы?

Дина сняла шлем и оглянулась на Вадика. Ей показалось, что Ситников сильно загорел во время поездки. Лицо его посмуглело, стало темно-коричневым. Вадик, одуревший от долгой тряски, шума и пыли, постепенно приходил в себя и, часто моргая, смотрел на Дину. Внезапно глаза его закатились вверх, он судорожно вдохнул пыльный воздух, несколько раз громко чихнул и рукавом вытер нос, оставив над верхней губой белую полоску, напоминающую седые усы.

— Ты похож на негра, — сказала Дина. Она провела рукой по щеке Вадика и показала ему слой пыли, оставшийся у нее на пальцах.

_ Чего сидите? Вылезайте! — крикнул Шкуро, открывая дверь дома. — Мойте руки, умывайтесь, завтракать будем!

Дом стоял у реки, возле самого леса. За частоколом рос густой кустарник. Между забором и домом находился покосившийся сарай и небольшая конюшня с широкими воротами, закрытыми на засов. Рядом с конюшней — колодец и баня, вокруг которой зеленела особенно густая и высокая трава.

— Как он здесь живет один? — спросил Вадик, вылезая из кузова и оглядываясь. — На несколько километров вокруг ни милиции, ни врачей, ни пожарников. Неужели он не боится?