помощи, Андрей Кравчук начинал газовать так, что меня окутывало плотным облаком бензиновой гари, Олег глушил мотоцикл и уходил кому-то помогать, а Юрка, увидев, что я пытаюсь ему помочь, стал так пронзительно и громко звать папу, что я просто растерялась.

Я что — прокаженная, что ли? Чего вы так боитесь?

Конечно, не хватало организованности — они одновременно «садились» в разные лужи, буксовали, попусту жгли драгоценный бензин, сжигали сцепление, и поделать с этим ничего было нельзя. Сколько Алексей не твердил, чтобы попусту не тратили горючее, его никто не слушал. Они оглядывались друг на друга, и откручивали ручку газа, словно в соревновании — кто больше выроет задним колесом яму.

На крутом затяжном подъеме в кювет ушел Андрей Кравчук, — передолила коляска, его вытащили веревками обратно на дорогу. Потом у Олега полетела коническая пара, и ему пришлось ремонтироваться посреди лужи, потом началась разутюженная колея, а потом — болото…

Алексей не отставал, но все так же ехал позади всех. Он еще утром сменил рогатый руль на прямой и маленький — он решил, что так легче управлять мотоциклом. Я не знала, прав ли он, — потому что с маленьким рулем справиться никогда не могла даже на ровной дороге. Второпях он не смог сбить с рогатого руля рычаг сцепления, поставил запасной, какой-то кооперативный с пластмассовым креплением, которое лопнуло сразу же, как только он в первый раз уронил мотоцикл. Все рвались вперед, и ремонтироваться было некогда. Он решил проблему просто — примотал оставшийся обломок к рулю веревочкой и поехал дальше.

На подъемах дорога была сильно изрыта ручьями, на пологих местах — снова грязь.

Местами её невозможно даже обойти, такой густой кустарник рос кругом. Мне приходилось ломиться сквозь его стену, наплевав на клещей и на острые ветки. Я просто разбегалась и… неслась, покуда ноги несли, местами кустарник был такой плотный, что в него даже упасть было невозможно, — главное, не споткнуться.

Временами мне не верилось, что я — здесь. На самом деле я так давно мечтала попасть в эти края, что иногда я, даже сейчас, счастлива. И даже Вася не мог умалить моей радости — я на старой бамовской дороге! Я все вижу своими глазами!

А Вася с презрением смотрел в мою сторону, и мне даже становилось интересно, почему он так ко мне относиться — вроде бы я его сюда особо не звала, и поехать на самом деле должна была какая-то журналистка, чему я, кстати, очень обрадовалась, и сам он говорил, что у них в телекомпании даже соревнование было — кто поедет с нами? — и вот ведь — смотрел цепной собакой.

— Да я, в общем-то, не понимаю, на что вы надеетесь? — сказал он мне на очередном привале, — сейчас Баргузин прибудет, и вы здесь встрянете так, что мало не покажется! А нам что? А нам ничего! Вон, пойдет машина, сядем на неё, да и уедем. У нас, между прочим, командировка только на десять дней, так что мы-то отсюда выберемся, а вот вы останетесь!

Ну и ладно… Ну, и радуйся тогда по этому поводу, чего цепняком-то глядишь? А-а, водка вчера закончилась! А с ней и храбрость у городского мальчика испарилась.

Все понятно… Я заметила, что журналисты в первый день старались помогать ребятам, с которыми они ехали, и даже тем, кто попадался на дороге, и от них, кстати, помощь принимали куда охотнее, чем от меня, но сегодня к вечеру им это уже поднадоело. Ночевать пришлось у подножья холма. Когда-то давно здесь брали грунт для дороги, и под обрывом была широкая ровная площадка. С обрыва свешивались упавшие стволы, и мы поставили палатку чуть подальше к лесу. На этот раз мне пришлось прослушать кассету Шевчука, когда она заканчивалась, её ставили снова.

— Что такое осень, это ветер… — хрипел Шевчук, и его голос гас в тумане дождя, — вновь играет рваными цепями… Осень, доживем ли, доползем ли до рассвета? Осень, что же будет завтра с нами?

Нет, водка, наверное, еще осталась. Неужели они ни капли не устали?

— Леш, а что они пьют, водки-то ведь нет…

— А они наш спирт глушат. НЗ в канистре.

— А что мы будем делать, если, не дай Бог, кто-то травмируется?

— А я говорил Будаеву, тот ответил, мол, пусть хоть ужрутся.

На Алексея музыка подействовала, как снотворное — он уснул сразу, как только голова опустилась на свернутую косуху. Сегодня мы прошли всего восемнадцать километров. Когда магнитофон заткнулся, я долго слушала как барабанит по брезенту дождь и чувствовала, как гудят ноги и как ноет на жестких камнях больное плечо. Потом обняла замерзшего Алексея и уткнулась носом в ворот его кителя…

Утром температура опустилась почти до нуля градусов, вдоль дороги дул ледяной ветер, сверху моросил дождь, а промокшая одежда совсем не держала тепло…

Через пару часов мы выехали на восемьдесят первый километр и поняли, что просто так нам реку не взять… Здесь не было даже намека на мост — только старая, размытая насыпь. Может, его здесь и не было никогда, но, скорее всего, его тоже смыло, да так, что не найти его теперь.

В этом месте Баргузин был шириной в двадцать — двадцать пять метров. Снова получалось, что для вездехода это не препятствие, а вот для мотоцикла — настоящая преграда.

И опять я наблюдала одну и ту же картину. Теперь я знаю, что замерзнуть в тайге — проще простого. Будаев смотрит вдаль, а все остальные, продрогшие и промокшие, сгрудились на берегу у импровизированного костра, который и разожгли-то не они, а Вася, который, видно, замерз больше всех. Минуты шли и шли, но никто ничего не делал. Вася подкидывал в костер все, что попадалось под руку, а Андрей, Олег, Женька, Юрка и даже Будаев смотрели на пламя и молчали. Я глядела на них, и у меня крепло устойчивое убеждение, что если им ничего не говорить и ничего самому не делать, то они так и замерзнут здесь, под дождем и ветром. Такой костер от пневмонии не спасет…

Над суровым Баргузином снова собирались тучи, в воздухе висела морось, было очень холодно и очень тоскливо.

И тогда я стала дергать Алексея за рукав.

— Слушай, надо что-то делать. Или переправляться или еще что-то соображать.

Стоять нельзя… — прошептала ему я.

— Спартак, там с дороги я видел вроде вагончики стоят, давай с Женькой слетаю, посмотрю, — сказал Алексей, кивнул Женьке, но тот зашевелился лишь тогда, когда получил согласный кивок от Будаева.

Они завели мотоциклы и поехали. И снова все молчали, стояли и смотрели на пламя костра. Над поймой реки висел неумолчный рокот черной воды, ветер иногда задувал сильнее прежнего, и пламя рвалось, да еще редко кто переступал с ноги на ногу, и под подошвой перекатывался камень. А в остальном было тихо, даже дождь бесшумно мочил каменистый берег. Низкие тучи волочили свои животы почти по нашим головам…

И куда-то вдаль уходила молчаливая поросшая низкими кустиками темно-зеленая равнина…

Когда вернулся Женька, на заднем сидении которого сидел Алексей, картина мало изменилась, разве что пришел бродивший где-то по берегу Валентин. Алексей весело соскочил с заднего сиденья, махнул мне рукой и стал заводить Щенка.

— Садись назад, поехали!

— Что там?

— Там? Там отличный вагончик! Вот такая буржуйка! Поехали греться.

Я посмотрела на всех. Они даже не отреагировали. Их всех словно то ли парализовало, то ли загипнотизировало. Или они были в каком-то трансе? Или они боятся пропустить машину? Что-то мне говорило, что машины нам не дождаться. Я села, и мы поехали. Мы вернулись немного по дороге, а потом свернули под горку к желтому вагончику, видневшемуся отсюда. Нам не удалось до него добраться — дорогу снова перегородила маленькая, но глубокая речушка. Возле брода уже стоял Гиперболоид. Алексей спрыгнул с мотоцикла, и чуть ли не на руках перенес меня на ту сторону, быстро перетаскал через речушку вещи.

— Неси в вагон! Занимай место! А мотики пусть здесь останутся, кому они здесь нужны…

Пока я таскала вещи, на дороге появился Женька. Он остановился, поддернул болотники и потащил