только «главари».

Переправив на ту сторону последний мотоцикл, он неторопливо сел за столик под кедрами, попросил бумаги, ручку и, сразу же рассказывая подробности пути, нарисовал свою, шоферскую карту. Обращался он исключительно к Будаеву:

— Сейчас пройдешь егерский пост, потом будет перевал. А, нормально, ничего сложного, пройдешь, потом увидишь такие ворота — там справа будет банька такая, ежели чё, можно там остановиться. Потом речка будет — Ковыли называется, но это тоже ерунда. Потом — восемьдесят первый километр, — там второй брод через Баргузин. Вот тут не знаю, смотри сам, река прибыла, может и упадет к тому времени, кто знает…

Потом будет перевал Волчьи ворота, его сразу узнаешь, а потом придется вам покувыркаться — пойдут мари. После марей будет отворот налево — туда не ходи, там стойбище эвенков раньше было, ничего там сейчас нет, только бензин потратишь.

Потом будет сто десятый километр. Вот здесь — мертвые озера, от них подальше держись, говорят, фонит там, радиация, ничего там не водится, ни рыбы, ни мальков каких-нибудь, одно слово — мертвые. Потом дорога будет нормальная — вдоль Намамы. Вот тут будут Гагры, там под мостом паровозик лежит, увидишь, а потом пойдет река Светлая. Ну там тоже ничего сложного, а вот тут в самом конце — Срамная. Два километра. Не знаю я, как вы здесь пойдете. Тут уж как повезет… А, вот еще… вот тут будут девять ванн, через них не суйтесь, попробуйте пройти через Молочный ключ, он течет вот так, а вот тут будет отворот на него. После Срамной километров через десять будет Кумора… А там до БАМа рукой подать… — он нерешительно посмотрел на Будаева, который слушал его с независимым видом, — Ну, дня за три-то дойдешь. Как у вас с водой?

— А что?

— Да вода тут какая-то не такая, не хватает в ней чего-то, а может, че лишнего есть — зубы быстро портятся, я, когда еду, воду с собой беру. Увидите — она тут вся коричневая.

Пока он собирался, я успела заметить, что Юрка Будаев уже вовсю называл его дядей Вовой, и тот ему даже адрес свой читинский оставил — чтобы фотографии прислали. Когда «Урал» шел на тот берег, мы поняли, что вода в реке стремительно прибывает: пенек уже едва торчал над водой, течение стаскивало машину вниз, колеса скрылись за бурунами, но машина, забирая все выше и выше по течению, упрямо шла через реку.

Ехать на ночь глядя смысла не было, и мы раскинули палатки уже на этом берегу…

А на следующий день нас с Алексеем все бросили и уехали вперед. После егерского поста, на котором нас пропустили, даже не проверяя пропуска, начался перевал.

Дорога была местами размыта, и я все больше и больше стала отставать. Вперед я ехала на чистом упрямстве. Я падала снова и снова. Поднять «Урал» я не могла, Алексею приходилось останавливаться на подъеме, помогать мне поднимать мотоцикл.

Он ждал, когда я тронусь с места, а потом сам с огромным трудом съезжал.

Груженый Гиперболоид буксовал, склон становился все круче, и с каждым разом вероятность того, что движок не вытянет, и «Урал» просто не стронется с места, возрастала. Мне было жалко Алексея — он не мог смотреть, как я падаю, каждый раз его сердце готово было разорваться. Он кричал на меня страшными словами, а я не понимала, чего он от меня хочет. Я изо всех сил ворочала рулем, я балансировала на колее и на промоинах, и если не могла удержать заваливающийся мотоцикл, то тут уж моей вины было маловато — он, зараза, был тяжелый!

— Это полный абзац! — сказал Алексей в отчаянии, когда я в очередной раз кувырком летела по дороге, — Ты убьешься, и я себе этого никогда не прощу! Давай, на мотоцикл сядет Будаев, он обещал помочь.

— Ни за что!

Он задыхался от усталости, мой маленький, но самый настоящий лев, он был по-настоящему храбрым и сильным, но он ничего не мог с собой поделать — ему было больно смотреть, как я падаю.

Я не знаю, насколько мы отставали от других — на пять, на десять, на пятнадцать минут. Каждый раз, когда мы их догоняли, они замолкали и с видом — ну, опять эти неудачники приперлись! — поджидали нас. Для меня настоящей пыткой была даже не дорога, а вот эта молчаливая ненависть. Прошли те времена, когда я могла с удовольствием, и даже с увлечением конфликтовать. Надоело мне это… Мира хочется.

Теперь Будаев торопился к следующему броду через Баргузин, который находился на восемьдесят первом километре. Я уже никуда не торопилась — у меня хватало ума понять, что мы влипли, что дорога назад отрезана, и что нужно беречь силы.

Теперь уж беги — не беги, а все триста восемьдесят километров до Куморы нам придется проползти. Кажется, я получила то, что хотела. Вот только почему я этому не рада? Я слизывала с губ капли дождя — хотелось пить, но тут это — настоящая роскошь, надо ждать привала. После перевала дорога шла словно по шиферному листу — вверх-вниз, вверх-вниз. Там, где низ, — там грязь и лужи, там, где верх, ненамного посуше. Это уже не песок — это желтая глина. Эта рифленая желтая полоса уходила вдаль, а кругом царило абсолютное безмолвие тайги. Даже птиц не было. Только дождь шуршал по листве придорожных кустов. Когда наши мотоциклы одновременно глохли, я это отчетливо слышала.

В остальное время я не слышала ничего, кроме шума двигателей и крика Алексея:

— Не тормози! Не тормози, я кому говорю? Нельзя останавливаться здесь, понимаешь?

Нельзя! Упала? А я что говорил? Давай… Давай помогу…

Я не знаю, почему я решила, что этот путь можно проделать на «Урале»? Сейчас здесь пройдет не всякий вездеход… Ну, а уж то, что мы попали в сезон дождей, — это просто рок. И ничего с этим не поделаешь. Надо терпеть…

Я не знаю, до каких пор я бы так ехала. Ехала и падала, ехала и падала… Но через десять километров Алексей ссадил меня с мотоцикла, железными аргументами подкрепив свое решение:

— Мы не можем так сильно отставать от них. Ну, одиночку мы еще из грязи выдерем, а что будет, если застряну я? Нам останется только лечь и помереть у мотоцикла.

Ты же видишь, они возвращаться не будут…

Это была катастрофа… Я закусила губу и долго смотрела на дорогу. Вот позор-то…

Мне хотелось провалиться сквозь грязь и скалы, и чтобы никто никогда не видел моего позора. Я отвернулась… Мне даже возразить ему было нечего. Я уже поняла, что они, в самом деле, не будут мне помогать. А зачем?..

Пока мы ехали до остальных, я как-то пыталась примириться с мыслью, что мне уготована судьба «нажопника». Ну, да, говорят, в таких случаях очень помогает думать о судьбе команды и так далее. Ни черта это не помогает! Хотя, может, это и правильно… Или все же неправильно? А?

На остановке перед какой-то небольшой речушкой, пока все стояли и отдыхали, Алексей пошел переговорить с Будаевым. Произошла рокировка: Будаев сел за руль Гиперболоида, Алексей — на Щенка, а Юрка повел отцовский «Урал». А я… Я тихо, как мышка, села на заднее сиденье Гиперболоида и сразу же прокляла все на свете, потому что все словно договорилось свести меня с ума: на запаску мотоцикла были привязаны жесткие, скрученные трубочкой коврики, которые при каждом движении мотоцикла сильно били меня в плечо, в одно и то же место, и через пятнадцать минут боль стала невыносимой. Во-вторых, я сразу же поняла, почему они едут так резво — они не умеют по-другому.

Оказывается, Алексей всегда ездил неспешно и степенно, это вполне соответствует его неторопливому нраву. Все эти годы он и меня приучал не торопиться, думать, куда и как едешь. Я рвалась вперед, чтобы быстрее приехать из пункта А в пункт Б, а он мне все время доказывал, что главное в путешествии — само путешествие, и надо не нестись сломя голову, нужно наслаждаться каждым моментом. Будаев же и на «Урале» ехал, как «Иже» — откручивал ручку газа, резво набирал скорость, резко тормозил, так что я валилась на него, и опять откручивал газ…