над изобретением, это отнимет у меня ровно неделю.
— Вполне достаточно, чтоб встать на ноги.
— Вот именно.
— И это все?
— О, нет, я отнюдь не забыл про наш мирный договор, тем более, что король подарил мне этот пустячок…
И Пелиссон де Пелиссар потряс маршальским жезлом, лежащим на ночном столике бок о бок с бутылями шатошалонского сиропа и эльзасского ликера.
— О, и я помню, тем более помню, что король ничего мне не дал.
— Он держит вас про запас для самых важных дел. Итак, чего мы, собственно, добиваемся?
— Мы ищем Ла Фона.
— Дорогой д'Артаньян, из вас получится замечательный начальник штаба, ибо вы сразу улавливаете суть вопроса.
— Но вы ясно поставили проблему.
— Чтоб отыскать Ла Фона, возможны два способа. Первый — положиться на волю случая, это метод эмпирический. Мы рассылаем повсюду наших шпионов, собираем сведения и затем делаем выводы. Способ долгий, дорогостоящий и неподходящий для нашей с вами натуры, где резвость лани — гром и молния! — состязается с прыгучестью блохи. Заметили вы, кстати, что я почти перестал сквернословить?
— Действительно.
— Я полагаю, все эти наши проклятия, все эти призывы к чьей-то силе отражают, по существу, наше собственное бессилие, и потому их отсутствие меня радует. Но вернемся ко второму способу.
— Вернее, возвращаетесь вы, потому что я о нем ничего пока не знаю.
— Он математичен и аппетитен то же время. Я имею в виду, что он основан на аппетитах достопочтенного Ла Фона. А эти его аппетиты, каковы они?
— Я полагаю, вы знаете лучше меня.
— Аппетитов у него пять: вино, игра, женщины, насилие и мошенничество. Можно ли удовлетворить пять этих страстей одновременно?
— По преимуществу в ночное время.
— Совершенно справедливо. Не обращали вы, дорогой д'Артаньян, внимание на то, что в деревне все на ночь запирается? Ла Фону для всех его подлостей нужен город, притом немалый.
— Это сужает область наших действий.
— И потому я устраиваю в каждом из соответствующих городов ловушку, которую я называю ЛОДЛЯЛА—60.
— Но почему именно ЛОДЛЯЛА—60?
— Ловушка для Ла Фона—60.
— ЛОДЛЯЛА — это еще куда ни шло, в этом даже как бы предварение кары. Но почему 60?
— Цифра предназначена для нашего противника. Если он узнает о ней, он подумает, что мы ограничились всего шестьюдесятью ловушками.
— А их будет больше?
— Значительно больше. Я размещу их во Фландрии, в Италии, в Испании
— И как они будут устроены?
— В каждой из них будет женщина, игорный притон, харчевня. Там будет непременно повод для ссоры и появится путешественник, которого легко обобрать. Из этого мы составим единую сеть, и нити потянутся к математической машине, объединяющей три вычислительных центра: один в Аахене, другой в Лионе, третий в Сен-Севере.
— Почему именно в Сен-Севере?
— Потому что мой подопечный обожает пакостничать в родных краях. Мне трудно объяснить почему, это сокровенная тайна души, в ее закоулках я бесцельно блуждаю.
— Дело, конечно, беспроигрышное, но потребует самых сложных манипуляций, я уж не говорю о людях, которых вы посадите для приманки, их добросовестность нуждается в проверке.
— Я думал об этом.
— Ну и что?
— У меня будет несколько подставных Л а Фонов, и они заявятся в мои ЛОДЛЯЛА—60. Если от них не будет сигналов, я сразу догадаюсь, в чем дело.
— Что ж, превосходно.
— Кроме того, учтите, моего Ла Фона я вижу насквозь. Он способен влезть в шкуру любого из подставных Ла Фонов, пытаясь таким образом меня обмануть. Однако тем самым он лишь облегчит мне задачу.
— Превосходно до крайности. Но вы разоритесь на этом деле. /
— О нет. Я останусь в выигрыше. Взгляните на эти расчеты. И Пелиссон подсунул д'Артаньяну ворох испещренных цифрами листков.
— Я подсчитал в общих чертах стоимость войн за три столетия. При любом варианте я остаюсь не в накладе. Моя машина по уничтожению Ла Фона обойдется в изрядную, но все же меньшую сумму. Одно из самых выгодных помещений капитала за всю мою жизнь. А мне нужны деньги, много денег!
— А я-то думал, что вы богаты.
— Я и был богат. По крайней мере, в глазах женщин, ибо слыл красавцем. Но теперь, как видите, теперь я существую в сокращенном варианте, и мне приходится утраивать щедрость, чтоб меня правильно поняли.
— Мне казалось, что вы равнодушны к женщинам.
— Совершенно верно, мой дорогой друг, к женщинам я равнодушен. Но с чего вы взяли, черт побери, что я желаю, чтоб женщины были равнодушны ко мне?
— Это, признаться, мне не приходило в голову.
— Все оттого, что вы юны и влюблены. А я вошел в года, остепенился. Я развлекаюсь, глядя, как курочки трепещут крылышками вокруг, но не удостаиваю их взглядом.
— Господин д'Артаньян, — сказала Мадлен, появляясь, — вам два письма.
XXXVIII. ДВА ПИСЬМА
Д'Артаньян взвесил каждое из них в руке. Ему стало ясно, какое он прочтет напоследок: то, что короче — письмо от Мари. Впрочем, почерк на обоих конвертах был на удивление схожим. Д'Артаньян мог бы, конечно ошибиться, тем более, что у него не осталось писем Мари, которые та писала ему в Рим. Их уничтожил взрыв летательного аппарата. В пользу Мари свидетельствовала лишь легкость письма. Было ясно, что Жюли прибегнет к артиллерии аргументов и тяжеловооруженных частей речи, в то время как на стороне Мари будет легкая кавалерия и любовь. В самом деле, в выборе писем он не ошибся. Что касается Жюли, то она ему писала:
«Д'Артаньян, я укротила свой голос, скрыла сущность, я подражала этой глупой гусыне, я перестала быть самой собою, именно это тебе понравилось с первого взгляда.
Да, с первой же дольки первого мгновения твой взор устремился ко мне и он не познает отдыха, пока я не стану усладой твоих очей, восторгом твоих зениц, безмятежностью ночного сна.
Ты вознамерился играть с пожаром, который c-im же разжег и, обманывая себя, увлекся на какое-то время Мари. О, но ведь это белое мясо, радующее лишь летом и только в Риме, его пресность стала очевидной, едва ты вернулся в Париж, в тот самый город, который еще зовется Парижем, но который так же похож на подлинный Париж, как песок похож на грязь, как жемчужина на каплю воды и как стройная речь на бессвязное бормотанье.
Именно здесь, встретясь со мной вновь, ты ощутил страсть, но скрывал ее только миг, ибо она тебя ужасала, разрушая огромную башню гордыни, воздвигнутую в твоем сердце.
