Был в числе его знакомых человек, которого он глубоко чтил всегда, как выдающегося знатока флотской службы, благородного и мудрого. Когда-то этот человек имел звание полного адмирала, занимал высокий пост на флоте, а после революции, несмотря на преклонный возраст, работал в Исторической комиссии флота. Старые моряки, матросы заботились о нем в трудные годы. Советское правительство ценило его заслуги и то, что он был патриотом в истинном смысле, желал добра новому строю.

Вот к этому человеку пришёл Забелин и рассказал откровенно все, что с ним произошло.

— Володя, если говорить прямо, без обиняков, вы оказались способным на измену. Вы пока ещё служите на флоте, никто вас не увольнял. Что у вас общего с этими ничтожными и злобными людьми? С людьми, которые ненавидят наш народ и готовы его закабалить, лишь бы вернуть своё прежнее положение… Такие люди на моих глазах привели нас к позорному поражению в русско-японской войне, к Цусиме, к бессмысленному кровопролитию в войне с Германией. Мы не покинули флот в самые трудные годы, мы служили не за страх, а за совесть Советскому государству. И вот теперь, когда это государство, советская власть восстанавливают разрушенное войной народное хозяйство, вы, военный моряк, оказались в стане его врагов.

Забелин сидел, опустив голову, и молча слушал. Слов не было, что он мог сказать старику адмиралу?!

Он ушёл, и больше всего потрясло его то, что адмирал как бы не заметил протянутую руку Забелина и простился с ним кивком.

На следующий день Забелин решил сказать Путилову, что порывает с организацией. Он не нашёл в себе силы рассказать обо всем, что с ним произошло, своему начальнику и комиссару штаба. Он решил, что достаточно будет порвать с контрреволюционерами и все на этом кончится. Но тут позвонил Путилов и дал ему поручение привести на сборище у баронессы Мантейфель приезжего из Москвы, важного гостя. Забелин решил, что он выполнит это поручение и, кстати, заявит в присутствии руководителей группы о том, что не желает с ними иметь ничего общего.

Вот почему он так странно держал себя при встрече с Якушевым и сказал все, что он думает, в его присутствии Путилову и другим. Забелин наивно думал, что на этом кончится все, он дал слово молчать, и его оставят в покое. Но Якушев хорошо понимал, что ожидает этого человека.

Вернувшись в Москву, он рассказал обо всем Артузову. За тем, что происходило в Ленинграде, теперь нужно было следить внимательно, хотя ликвидировать эту организацию было ещё рано.

— Интересно знать, как поведёт себя дальше Забелин, — сказал Артузов.

В Ленинград было дано распоряжение: оставить Забелина на флоте и по возможности охранять от покушений контрреволюционеров.

Забелин был направлен в командировку на Чёрное море. Кто мог знать, что эта командировка продлит ему жизнь всего лишь на три месяца.

«Племянники» бушевали.

— Мне осточертело сидеть в ларьке и быть вашим почтальоном! — так начала объяснение со Стауницем Мария Захарченко. — Эту работу может делать хотя бы Кузен или тот же Подушкин…

— Подушкин мне нужен на Болоте, а из Кузена прёт жандармский ротмистр за сто шагов.

Тогда Захарченко заговорила о поездке в Ленинград, где, по парижским сведениям, действует солидная организация.

— У меня есть явка к баронессе.

— Проверим, на месте ли баронесса. Прошло немало времени.

Проверить было поручено Зубову. Он посоветовался со Старовым. Решили отправить «племянницу» в Ленинград одну. Туда были даны соответствующие инструкции Антону Антоновичу. Когда Мария Владиславовна отправилась по адресу, присланному из Парижа, за ней была инсценирована слежка. Она все же решилась войти в квартиру баронессы Мантейфель, но баронесса скрылась, напуганная поведением Забелина на сборище в её квартире.

— Вот видите, — позднее говорил Стауниц Марии Владиславовне, — очевидно, за домом установлено наблюдение. Там могла быть даже засада.

Со своей стороны, Якушев предупредил Путилова, что выехавшая из Москвы дама, называющая себя эмиссаром Кутепова, вызывает подозрения. Путилов уклонился от встречи с ней. Таким образом, попытка Захарченко связаться с организацией «Честь и престол» оказалась неудачной. «Племянница» вернулась в Москву разочарованной.

Утешало её то, что наладилась через посольства переписка с Кутеповым. Он одобрял работу «племянников» и писал, что к «Тресту» проявляют интерес «в заморских кругах».

«Все финансовые переговоры ведёт Коковцов… После вашего письма ещё раз пошёл разговаривать с Гукасовым и К°, выслушал много хороших слов, но результатов не добился», — писал Кутепов 25 декабря 1924 года.

17 января 1925 года он же писал:

«Здесь идёт полный развал, все переругались окончательно, главари наши хотят играть первую роль все сразу… Сергеев (Врангель) теперь занят рекламой своей последней поездки (в Париж). Он тоже отправил свою половину в заморские края за деньгами».

«Тоже» — это был намёк на поездку в Америку супруги Николая Николаевича.

Тем временем 19 января 1925 года в Берлине, на квартире у А.И.Гучкова, открылся первый евразийский съезд. От «Треста» присутствовал Ланговой — «лидер» фракции. Из старых его знакомых на съезде были Арапов и Артамонов. Здесь присутствовали профессор князь Трубецкой, Савицкий, Сувчинский, Малевский-Малевич и другие представители евразийского течения.

Девять часов продолжался доклад Лангового.

— Врал немилосердно, — рассказывал он много лет спустя. — Несусветная чушь здесь сошла за глубочайшую истину. Например: «Евразийство — синтез культуры славянской, европейской, монгольской. Основа — монархическая…»

Затем выступали евразийцы, ругались между собой, и особенно яростно ругали Кутепова, атамана Краснова, Трепова и Кирилла Владимировича, с которым раньше заигрывали.

Главная тема споров — что лучше: капитализм или государственное плановое хозяйство? Лангового ввели в состав евразийского «Совета семи» и постановили вести через него всю переписку с евразийской фракцией «Треста».

Арапов не скрыл от Лангового, что один меценат, некий мистер Сполдинг, субсидирует евразийцев в Англии. Стало ясно, что этот меценат даёт не свои деньги, а британской секретной службы.

31 января 1925 года Ланговой вернулся в Москву. Вслед пришло паническое письмо Арапова об аресте в Советском Союзе агента Врангеля — Демидова-Орсини.

Для придания веса «Тресту» Артузов поручил Старову через Зубова разыграть «освобождение» Демидоса-Орсини. Ему сказали, что он освобождён по телефонному звонку влиятельного лица.

Освобождение Орсини произвело эффект, он утверждал, что обязан жизнью «Тресту». Арапов был в восторге — улучшились отношения «Треста» с Врангелем.

Эпизод с Демидовым-Орсини повлиял на Шульгина, который впоследствии с помощью Якушева решился поехать в Россию.

Забелин не знал о том, какое впечатление произвёл его отъезд на членов организации «Честь и престол». Он был на юге, в портовом городе, в командировке и потому не получил письма, в котором ему предлагалось явиться на судилище: от него требовали объяснений по «общему делу».

Путилов и особенно Рогдаев — так именовал себя офицер Измайловского полка Глебов — после того, что произошло на сборище организации, вначале ожидали провала и старались замести следы. Путилов некоторое время не ночевал у себя, но прошёл месяц, другой — и паника улеглась. Однако руководство организации решило расправиться с Забелиным, чтобы другим неповадно было. Дело в том, что в Ленинграде к этому времени оказались и ещё люди, склонные отойти от «общего дела».

Когда Забелин вернулся из командировки и кто-то увидел его, Рогдаев (Глебов) решил привести в исполнение вынесенный ему смертный приговор. В квартире, где жил Забелин, его сосед-рабочий, депутат Ленинградского Совета, заметил подозрительного человека, который однажды уже приходил и спрашивал