Бушевали свирепые штормы гражданской войны; казалось, волны захлёстывали советский корабль, но Ленин, во главе партии большевиков, вёл его твёрдой рукой, и корабль шёл вперёд по неизведанному курсу. Наконец штормы стихли, однако стихия не угомонилась. Ещё долго мёртвая зыбь расшатывала скрепы судна, но по-прежнему Кормчий стоял у руля и вёл корабль к мерцающему во мгле алому огню маяка, к заветной пристани, к социализму.

Большой театр. Партер, ложи, амфитеатр — все было заполнено.

— Товарищи! Мне предстоит сделать отчёт о внешнем и внутреннем положении республики…

Наступила тишина, особенная, поразительная, после того как только что гремели рукоплескания и сквозь то затихающий, то вновь возникающий гром пробивались крики:

— Да здравствует вождь мирового пролетариата!

— Да здравствует Ленин!

Все, кого Советская Россия послала на Девятый съезд Советов, собрались в этот день, 23 декабря 1921 года, в Большом театре, в Москве.

— Первый раз приходится мне давать такой отчёт в обстановке, когда прошёл целый год и ни одного, по крайней мере крупного, нашествия на нашу советскую власть со стороны русских и иностранных капиталистов не было…

Из оркестра, где сидели и стояли люди, хорошо было слышно и видно Ленина. Он то ходил по самому краю сцены, то останавливался, как бы размышляя вслух. Ленин говорил о неустойчивом, непонятном и несомненном равновесии, «которое состоит в том, что, будучи окружены со всех сторон державами, неизмеримо более могущественными в экономическом и в военном отношениях, чем мы, сплошь и рядом открыто враждебными к нам до бешенства, тем не менее мы видим, что им не удалось осуществить дело, на которое они три года затрачивали столько средств и сил, — дело непосредственного и немедленного удушения Советской России».

Артузов держал на колене блокнот и быстро записывал. Он знал, что потом, перечитывая эти записи, вновь ощутит атмосферу съезда и вновь как бы услышит то самое важное, что Ленин подчёркивал интонацией или энергическим жестом.

— Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске. Мы все сделаем, что только в наших силах, чтобы это бедствие предупредить. Мы испытали такую тяжесть империалистической войны, какую едва ли испытал на себе какой-нибудь другой народ. Мы испытали после этого тяжесть гражданской войны, которую нам навязали представители господствующих классов, защищавших эмигрантскую Россию — Россию помещиков, Россию капиталистов. Мы знаем, мы слишком хорошо знаем, какие неслыханные бедствия для рабочих и крестьян несёт с собой война…

Артузов продолжал записывать, но, видимо, нажал слишком сильно на карандаш, сломал кончик и ахнул от досады. Кто-то молча дал ему перочинный ножик. Он заметил, что слова Ленина записывают многие. Сегодня вечером, ещё до выхода газет, ещё до завтрашнего утра, Москва узнает, о чем говорил Ленин в своём отчёте съезду Советов.

— Мы идём на самые большие уступки и жертвы, но не на всякие, но не на бесконечные, — пусть те, немногие, к счастью, представители военных партий и завоевательных клик Финляндии, Польши и Румынии, которые с этим играют, пусть они это себе хорошенечко заметят… есть предел, дальше которого идти нельзя. Мы не допустим издевательства над мирными договорами, не допустим попыток нарушать нашу мирную работу. Мы не допустим этого ни в коем случае и станем, как один человек, чтобы отстоять своё существование…

Тут все загрохотало: сверху из лож до оркестра и президиума прокатился гром, люди оглушительно хлопали.

Только в одной ложе три господина в чёрных костюмах и белоснежных твёрдых воротничках не аплодировали. Один из них, сидевший впереди, достал платок и вытер лоб, хотя в зале было прохладно, со стены веяло холодом, театр плохо отапливался — берегли топливо.

Возвращая перочинный ножик владельцу, Артузов сказал, кивнув на ложу:

— Эстонской миссии не очень нравится…

И снова повернулся к сцене. Отчёт Совета Народных Комиссаров и Центрального Исполнительного Комитета Советов шёл к концу. Он охватил всю жизнь Советской республики: обрушившийся на страну голод, разрушенную войной промышленность, подорванное народное хозяйство, новую экономическую политику.

— Новое общество, которое основано будет на союзе рабочих и крестьян, неминуемо…

И кончил Ленин, как всегда, просто, с неодолимым чувством убеждения и верой в победу.

— Мы эту задачу решим и союз рабочих и крестьян создадим настолько прочным, что никакие силы на земле его не расторгнут.

Долго ещё гремели рукоплескания. Артузов спрятал блокнот, исписанный до последнего листка. Человек, одолживший ему перочинный ножик, ждал, когда можно будет двинуться к выходу. Зрительный зал был освещён скудно, и Артузов долго всматривался в его лицо. Затем сказал:

— А ведь мы с вами знакомы… Товарищ Потапов Николай Михайлович?

— Да. Но вас что-то не припомню.

— Мы встречались года три назад у Николая Ильича Подвойского.

— Припоминаю… Но как это вы запомнили даже моё имя и отчество?

— Запомнил. Вы все ещё в Главном штабе?

— Да, все там же… А вы, товарищ Артузов? Где вы теперь?

— Это особый разговор. Когда-нибудь расскажу при встрече.

Они уже пробирались в узком проходе к вешалке. Около них Луначарский говорил Чичерину:

— Каков Владимир Ильич! Какая логика! Какой охват эпохи!

Артузов и Потапов добрались до своих шинелей. Артузов до своей, солдатской. Потапов до темно-серой, в прошлом явно генеральской. Он пропустил вперёд Чичерина и, улыбаясь, сказал Артузову:

— Не могу привыкнуть к военной форме Георгия Васильевича. Все-таки он очень штатский, а тут — гимнастёрка с «разговорами», будёновка…

— Время такое, Николай Михайлович. Даже Наркоминдел в военной форме. Как сказал Владимир Ильич: «Мы не допустим издевательства над мирными договорами». До свиданья, Николай Михайлович. Надеюсь, встретимся?

— И я надеюсь.

Перед фронтоном Большого театра застыла цепь часовых. Всадник в шлеме внимательно разглядывал господ, усаживающихся в автомобиль с трепетавшим на ветру флажком.

Когда автомобиль тронулся, глава эстонской миссии Боррес сказал, обращаясь к тому, кто сидел позади:

— Контроль… Контроль… За нарушение законов о труде нэпманам угрожают судом. И в то же время большевикам предлагают у них учиться… Как можно учиться у людей, которым угрожают судом?

— Ленин сказал, что новая экономическая политика всерьёз и надолго, — несмело заметил тот, кто сидел позади.

— Интересно, что думают обо всем этом ваши друзья? Господин Кушаков, например?

Боррес обращался к Роману Бирку — атташе миссии по делам печати.

— Я давно их не видел.

— Кого «их»?

— Кушакова и его мадам.

— Напрасно. Надо увидеться. Дипломат обязан иметь связь в обществе.

«Давно ли мы дипломаты», — подумал Бирк, но промолчал.

В тот же вечер Артузов в своём кабинете читал записи, сделанные во время заседания съезда. Не все можно было разобрать, некоторые строки он подчёркивал, считая их особенно важными, например то, что Ленин говорил о мирном строительстве: