интеллектуальную личность, способную спорить с путаниками, создавшими в эмиграции так называемое евразийское течение. В то же время требовалось, чтобы такой человек был молодым военным, играл роль командира, разочаровавшегося в революции.

Артузов отличался умением разбираться в людях и подбирать им дело по силам и способностям. Он решил снова обратиться к кадрам Красной Армии, как и в случае с Потаповым. На амплуа «молодого» члена «Треста» был привлечён Александр Алексеевич Ланговой — сын известного в Москве профессора медицины. Александр Алексеевич вступил добровольцем в Красную Армию, участвовал в гражданской войне и был награждён орденом Красного Знамени. Сестра Лангового — Наталья Алексеевна Рославец — ещё раньше была направлена на работу в Чека Яковом Михайловичем Свердловым.

Александр Ланговой получил задание отправиться в Варшаву и договориться об организации ещё одного «окна» недалеко от Вильны.

Ланговой должен был играть роль штабного работника «Треста», внешне выглядеть скромно, но иметь при себе деньги и поддерживать марку «Треста».

Он пробирался к польской границе один, имея при себе небольшой чемодан, «шёл по направлению к двум соснам, затем, обойдя хутор, где был пограничный польский пост, взял вправо, надеясь выйти к железнодорожной станции»[17]. Дорога была трудная, шёл по пояс в снегу, едва хватало сил, и дошёл только до ближнего хутора. В первой же хате, куда пришёл и постучался, Ланговой застал свадебный пир. Он сказал на ухо отцу невесты, что ему нужно в Варшаву, в «отдел други штаба генерального», и просил проводить на станцию.

Лангового приняли хорошо, попросили выпить за здоровье новобрачных.

Потом разговорились: оказалось, что жизнь польского крестьянина, в особенности белоруса, далеко не свадебный пир.

— Ах, пан поручик… Вы с той стороны, не вижу в вас гонора, вы сидите с нами за столом, как простой человек. А мы не слышим доброго слова от наших панов, вот только когда красные наступали три года назад, палы были ласковы с нами. Работаем от зари до зари, а едим такое, что и собака не хочет в рот брать. От панов слышим одну ругань и угрозы…

Но старик, видимо, испугался своей откровенности и замолк, больше не проронил ни слова.

А дед невесты вспомнил польское восстание 1863 года, «когда хлопы не поддержали шляхтичей, хлопам не за что было драться…»

Ланговой слушал и думал, что именно этим воспользовалось тогда царское правительство и сравнительно быстро подавило восстание. Велика все-таки пропасть между паном и хлопом. Паны исчезнут лишь после такой революции, какая произошла у нас.

Ланговой вынужден был целый день провести на хуторе. Затем его доставили в полицейский постерунек[18] на станции. Здесь встретили негостеприимно и хотели направить в тюрьму, в Молодечно. Но Ланговой держал себя так внушительно, что поручик растерялся и даже выдал литер на проезд до Варшавы. Особенное впечатление на поручика произвели белые выше колен валяные сапоги Лангового. В Польше таких не носили.

У Лангового была явка к Артамонову. Тот верил в «Трест» и его силу. Артамонов представил Лангового Таликовскому, плутоватому и надменному офицеру генерального штаба, а затем полковнику Байеру.

Для создания нового «окна» на границе пришлось поехать в Вильно. Там Лангового познакомили с хорунжим Вагнером — специалистом по организации перехода границы. Второе «окно» было создано. Ланговой все время чувствовал, что за ним следят, но ничего подозрительного агенты дефензивы[19] не обнаружили. Через новое «окно» Александр Алексеевич вернулся на родину. Его встретил Иван Иванович, на самом деле Михаил Иванович Криницкий — сотрудник ОГПУ. Впоследствии он встречал не одного представителя белой эмиграции, в том числе и переправлявшегося через границу Шульгина.

Когда Якушев и Потапов во второй раз переправлялись через границу, на польской стороне их встретил хорунжий Вагнер. Инсценировка тайного перехода через границу столь важных особ была придумана Старовым. Все было вполне правдоподобно.

Якушев, как ведающий иностранными делами, изображал человека не весьма осведомлённого в военном деле и ссылался на авторитет Потапова. Тот обладал искусством сочинять все материалы так, что они принимались польским штабом без всяких сомнений. Вместе с тем «Трест» старался посеять недоверие к материалам, получаемым из других источников. «Мы должны внушить им представление о большой мощи и высокой боеспособности Красной Армии», — говорил Дзержинский. И это делали Потапов и Якушев. Делали очень искусно.

Потапов, будучи работником Генерального штаба Красной Армии, в прошлом человек, близкий ко двору, с точки зрения 2-го отдела польского генштаба, представлял собой ценнейшего информатора. В его монархических убеждениях не сомневались.

Николай Михайлович имел большой военный опыт. Это был человек тонкого ума и знал, что с польскими господами надо изображать себя далеко не мудрецом. Таликовский в своих донесениях характеризовал его как карьериста, типичного «момента», воспитанника Академии генерального штаба, которому льстит внимание к его особе.

После ультиматума Керзона, этой откровенной угрозы войной Советскому Союзу, все милитаристы в пограничных государствах от Чёрного до Белого моря встрепенулись. Их интересовала прежде всего боеспособность Красной Армии; они возлагали надежды на территориальные войска, на то, что в них вольются сыновья кулаков и поднимут восстание против советской власти; интересовало настроение командного состава после введения единоначалия.

Потапов вёл тонкую игру, изображая себя отъявленным белогвардейцем. Он умел создать впечатление у слушателей, что командный состав Красной Армии по-прежнему на высоте, что революционный дух бойцов нисколько не ослабел, что в отношении военной техники сделано очень много, а настроение народа ясно проявилось в ответе на угрозу Керзона, когда советские люди добровольно собрали средства на постройку эскадрильи самолётов «Ультиматум». И все это было правдой.

Об этом и сообщали более или менее добросовестные разведчики польского генштаба своим правителям. Полковник Таликовский докладывал:

«Генерал Потапов преуменьшает боеспособность Красной Армии. Но так как он — светский говорун и небольшого ума, то из его слов можно заключить, что перед нами, в случае военного конфликта, будет весьма серьёзный противник. Что касается Якушева, то этот бюрократ спит и видит Россию в границах 1914 года».

Доклад Таликовского — это свидетельство руководителям «Треста», что они умело и тонко защищали интересы родины.

Некто Недзинский, которому польским генштабом была поручена в Москве связь с «Трестом», писал Якушеву: «Желательно получить сведения относительно манёвров УВО… Кроме того, позволю себе напомнить относительно манёвров ЛВО и ЗВО». Таким образом, польский генштаб проявлял интерес к Украинскому, Ленинградскому и Западному военным округам. Требуемых сведений польская разведка не получила, а другие источники в связи с провалом многих агентов были парализованы.

Якушев вызвал из Варшавы в Ревель Таликовского и сообщил ему, что один из сотрудников 2-го отдела польского генштаба — провокатор: явился в советское полпредство в Варшаве и предложил за триста тысяч долларов выдать действующую в России тайную контрреволюционную организацию «Трест». Его прогнали.

— Вот я и спрашиваю вас, дорогой друг, можем ли мы целиком доверять вашим сотрудникам, если среди них провокаторы и шантажисты, можем ли мы выполнять ваши поручения, подвергая смертельной опасности наших людей?

Таликовский был потрясён.

Позднее Якушев получил от него известие, что провокатор «уже не существует».

Так шла «тайная война» на этом особенно опасном участке очень важного и огромного фронта, где всегда можно было ожидать провокаций со стороны милитаристов, заклятых врагов Советского государства.

Поразительной была энергия Александра Александровича Якушева. В пожилом возрасте он много раз пересекал границу, иногда десятки вёрст проходил пешком по бездорожью. Приходилось создавать