Ермаков холодно взглянул на наркобарона:

– Распять его и семью на вон тех деревьях!

Валентин выдернул из сумки телекамеру, журналистка смотрела расширенными от ужаса глазами. Валентин грубо поднял ее за волосы, сунул в руки телекамеру:

– Снимай!

Она отдернула ладони, словно вместо камеры ей сунули раскаленный слиток металла:

– Нет!

– Тогда сниму сам, а ты поделишься гонораром.

Гонсалеса распяли на одном платане, на другом – жену и секретаршу. Дмитрия передернуло при виде железных штырей, которые Тарас и Макс деловито вогнали в прекрасные ухоженные ладони секретарши. Она висела на них, как будто не чувствовала боли. Ее расширенные непонимающие глаза все время переходили с одного страшного человека на другого, Дмитрий вообще постоянно чувствовал ее вопрошающий взгляд, в котором было недоумение: как, ее, секретаршу и любовницу самого могущественного человека на всем южном континенте, вот так, неизвестные…

Валентин повел объективом по деревьям с распятыми, приблизил трансфокатором изображение, дал крупным планом искаженное болью лицо наркобарона, правая половина залита кровью. Гонсалес хрипел, изо рта темная струйка, похожая на коричневый шнур. Затем в поле изображения появилась рука со страшного вида ножом, хищно загнутым и с зубцами на тыльной стороне.

Журналистка ахнула и отвернулась в тот момент, когда кончик ножа коснулся глаза властелина кокаиновых полей. Она слышала дикий крик, в котором не осталось ничего человеческого, но краем сознания понимала, что в памяти телекамеры остаются кадры, где нож выковыривает из быстро заполняющейся кровью глазницы круглое белое яблоко, и оно повиснет на щеке, поддерживаемое ниточками нервов и кровеносных сосудов. И что за такие кадры она получит повышенный гонорар и может занять должность старшей ведущей.

Затем нечеловеческий крик повторился. Она поняла, что нож этого нечеловека выковырнул второе глазное яблоко, и теперь молила судьбу, чтобы эти страшные люди не перестали снимать такие уникальные кадры.

– Вон как трепыхается, зараза, – сказал Тарас. – Счас укрепим, ты не сомневайся, не упадешь…

Подбадривая Гонсалеса таким ужасным образом, он вогнал по добавочному штырю в кисти, раздробив мелкие кости. Из-под широких шляпок железнодорожных костылей выступали на диво жидкие и почти желтые капли, хотя король кокаина сам наркотики не потреблял.

Гонсалес повернул в сторону приблизившегося Дмитрия искаженное болью и ужасом лицо:

– Кто бы вы ни были… я говорю вам секретный код моего швейцарского счета… Вторую половину знаю только я… вы выйдете из здания банка с чемоданом, где сто миллионов долларов… это все ваше!

Жена Гонсалеса, красивая женщина с благородным надменным лицом, была распята на соседнем дереве так же свирепо, только что из-за ее легкого веса ей вбили по одному штырю в руки, по одному в бока, прихватив плоти достаточно, чтобы она была пришпилена к дереву, как насекомое, прочными булавками. Рот ее был закрыт пластырем, было видно, как пыталась закричать, обезумевшие глаза стали круглыми и едва не вываливались из орбит.

Прислугу и всех детей Гонсалеса, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, выволокли и, добив ножами, сложили у ног наркобарона. Он рычал как безумный и дергался, все еще пытаясь сорваться со штырей.

Дмитрий на миг ощутил жалость, дети есть дети, но тут же усилием воли воскресил веснушчатые лица семилетних детишек в его далекой России, что уже попробовали продукции этого короля наркотиков, вспомнил их исхудавшие тельца, что бьются в конвульсиях на больничных койках, медленно и мучительно двигаясь к неизбежной смерти…

– Надо расплачиваться, – сказал он вслух. – За то, что сладко пили и ели… на чужом горе.

– На чужом горе, – люто прошипел Тарас, – на чужом горе.

Он почему-то посмотрел на темного, как грозовая туча, Макса, отвернулся, кивнул на соседнее дерево, где бессильно висела секретарша. Роскошное платье с нее сорвали, тело фотомодели красиво выгнулось, кровь вытекала из-под шляпок штырей. Красные тонкие струйки сползали по бокам в ее туфли.

– Жаль, – сказал он хмуро. – Красивых женщин всегда жаль.

Дмитрий не ответил, а Тарас перехватил взгляд командира и поспешно побежал в дом торопить Рамиреса. Во-первых, это не наша женщина, было во взгляде стажера, а противнику надо наносить максимальный урон. Во-вторых, она могла бы остаться на прежней службе скромной медсестры. Но клюнула на роскошное жалованье, хотя и знала, чем занимается ее хозяин.

А жену и детей… Пусть все узнают о немыслимых зверствах десантной группы. Пусть распишут в газетах, покажут по телевидению и поместят в Интернете. Зато те, кто сейчас колеблется, не принять ли соблазнительное предложение поработать с наркотиками… или хотя бы выполнить разовое поручение, те после этого случая зарекутся сами и другим закажут. Наказание должно быть еще и устрашающим. Не просто «привести приговор в исполнение», а посадить преступника на кол, казнить так, чтобы остальных бросало в дрожь!

Можно много разглагольствовать, сказал он себе, о недопустимости пыток и вообще применения насилия. Мы тоже можем это говорить и убеждать наших противников, чтобы они вели себя, как и подобает цивилизованным людям, как можно гуманнее. Но факт остается фактом: когда афганские моджахеды узнавали, что на их участке появился спецназ «Каскад», они снимались целыми отрядами, оголяя участки фронта, и разбегались по кишлакам, а то и уходили обратно через границу Пакистана. Когда итальянская мафия сталкиваются с китайской, известной своей жестокостью, то ей уступает поле деятельности. А сейчас время прагматиков. Как говорил Леонид Ильич: во главу угла – результат.

Валентин тряхнул журналистку:

– Ну? Будешь снимать сама?.. Эх, тоже мне пресса… Видишь, Макс, цель оправдывает средства. Так и