За калиткой прогудел еще гудок, там слышались голоса, хлопки ладони о ладонь. Когда калитка отворилась, вошел наконец Леонид, улыбка виноватая, на ходу поспешно вытирает пальцы ветошью, издали помахал всем и убежал мыть руки. За ним шли художник, которого я дважды видел на каких-то тусовках, имени не запомнил, а с ним грациозно двигалась, словно в восточном танце, закутанная с головой женщина.

Судя по фигуре, очень молодая и яркая, на голове чадра с полупрозрачной вуалью. Я разглядел крупные блестящие глаза, сочный рот, не сразу признал ту девушку, что впервые увидел с Богемовым на вечеринке. Она тогда в танце, чтобы поддать огонька, начала сбрасывать с себе «все лишнее». А когда фигура изумительная, то лишним оказывается все. Она тогда сбросила с себя лифчик, затем и трусики, так и танцевала среди нас, танцующих пар, задевая то горячим бедром, то оттопыренными ягодицами, а то и полной жаркой грудью…

– Маринка, – наконец вспомнил я ее имя. – Ты под этой чадрой… еще заманчивее! Но что случилось?..

Под чадрой послышался легкий смех, но я уже знал, что случилось. Эх, Россия, Россия!.. Ни в чем не знаешь удержу. Воровать так миллион, а иметь – так королеву. Либо пан, либо пропал, либо грудь в крестах, либо голова в кустах… Это древние римляне сказали: aut ceasar, aut nihil, но только русские жили по этому принципу. Остальные все копеечка к копеечке, шажок за шажком, а Россия все пытается перепрыгивать ступеньки, а то и целые пролеты. То мир во всем мире, то коммунизм, то вот сменить сгнившее православие самым нетерпимым течением в молодом и сильном исламе – шиитами… Ведь выбрали же суннитское направление! Оно терпимее, близко к традиционному православию, народ так и вовсе разницы не заметит. В той же Турции, к примеру, никто чадры не носит, а женщины даже страной правят, премьер-министр там очень яркая, красивая женщина…

Художник усадил ее между Игнатьевым и Беловичем, Ксюша посмотрела на Марину победно и едва-едва не показала ей язык, по крайней мере мне так показалось: она захватила место на бревне возле меня, сейчас прижималась теплым мягким боком.

Игнатьев спросил непонимающе, крайне шокированный:

– Это выходка, да? Пощечина общественному вкусу, да?

Под черной чадрой раздался тихий смех:

– Нет. Это убеждение.

– Но как? Как это можно? Зачем?

Из-под чадры донеслось то же смешливое:

– Да просто так, если хотите!.. Никто же меня не заставляет!.. И кроме того…

– Что? – спросил Игнатьев с жадным любопытством.

Она прямо посмотрела нам в лица, голос звучал все тем же веселым колокольчиком, но я чувствовал, насколько он стал серьезным:

– Кроме того… не знаю, как это сказать… но осточертело это… принадлежание всем.

Ксюша промурлыкала шокированно:

– Ну зачем же такое вслух…

– Ну, я не так выразилась… – поправилась Марина. – Вот восхотелось мне… принадлежать только одному человеку!

Ксюша спросила, опередив всех:

– Ну и кто мешает и дальше принадлежать всем? А если только одному человеку – можно и без чадры. Хотя не знаю, зачем себя так ограничивать…

Ее теплый бок прижался теснее, у меня в той части тела кровь задвигалась быстрее, начала вспоминать, где какие гормоны, я украдкой посмотрел на спутника Марины, но лицо того оставалось таким же американски безмятежным.

– А во-вторых, – закончила Маринка победно, – чтобы все это видели! Ну такая вот я хвастливая. И чтобы он это видел и знал. Что я только его женщина.

На нее смотрели во все глаза. Судя по отвисшим челюстям Игнатьева и Беловича, они тоже вспоминали, как она тогда танцевала. То была полная свобода, Марина чувствовала, что в кругу хоть и незнакомых, но достойных людей, потому спокойно сбросила одежды и танцевала нагая, тем самым подбавив чего-то недостающего в нашу чересчур серьезную компанию.

Я посмотрел краем глаза на Ксюшу, она смотрит прямо перед собой, но ее нервные клетки уже проникли через тонкую кожу и совсем тончайшее платье, встретились с высунувшимися моими и начали самую древнюю на свете игру. Мой голос сказал мягко:

– Только вы, милочка, уж пожалуйста, не плескайте серной кислотой в лица красоток.

– Ка… каких красоток? – удивилась она, но глаза ее с неодобрением стрельнули в сторону Ксюши.

– Да было такое в Иране… Там тоже была почти Европа. Или США. И мужчины и женщины одевались по-европейски. Но аятолла Хомейни призвал сбросить иго черной Империи, и вот по его призыву вместе с американцами из страны вышвырнули и европейскую одежду. А женщины надели паранджи… Сами надели! И еще ходили по улицам и плескали кислотой в открытые лица.

Она зябко передернула плечами:

– Это дикость! У нас такое никогда…

Я смолчал. Когда Россия что-то строит, то у нее не просто щепки летят, но и лес на сто миль в буреломах, как после Тунгусского метеорита. А воздух желтеет от слов, которых ни в Библии, ни в Коране…