нечто любопытное…

Все в молчании смотрели схватку новичка с двумя могучими телохранителями. Все произошло в течение трех секунд, новичок уже метнулся к двери с пистолетом в руке, исчез, а в комнате стояла тишина.

Тарас первым проговорил глухо:

– И что же, он об этом не сказал?

– Нет.

Тарас покачал головой. Лица офицеров были серьезными.

– Плохо. Очень плохо. И глупо. Он нарушил основное правило. Из-за его глупости могли погибнуть другие. Я бы такого в свой отряд не взял.

Инструктор возразил:

– Он же всего две недели у нас! Еще не прошел полный курс. Да я из него такое чудовище сделаю…

– Все равно, – сказал Валентин непреклонно. – Даже ребятня в уличных разборках знает, что интересы группы, ее безопасность – выше. А эта лихость… ну, не от ума. Он просто дурак. Его либо перевести на подсобные работы, какой из него спецназовец, либо начать переподготовку с самого начала.

Инструктор упрямо качал головой:

– У него слишком много злости. Надо усилить нагрузки, чтобы дурь ушла с потом. Через месяц он у меня не то что «Дельту» и «S.W.A.T.» будет как орешки щелкать! «Красную бригаду» сожрет и не поморщится!

Небо нависало серое, промозглое. Мир весь был серым и промозглым, а воздух охватывал как холодным мокрым одеялом. Я сделал вдох и вместе с литром воздуха заглотнул ложку распыленной воды.

Влага сразу пропитала одежду, обувь, проникла под кожу, наполнила мою плоть сыростью, сделав ее чем-то вроде холодного студня, пролезла в кости, до самого мозга костей, и дальше я пошел такой же серый и озябший, едва двигающийся, мысли уже не толклись, а едва двигались, тоже серые, безжизненные.

– Папа! – закричала дочь. – Папа! Иди сюда. Мы уже разожгли…

В глубине двора поднимался сизый полупрозрачный дымок, воздух колебался, похожий на прозрачный кисель. Его бурно и неудержимо вздымало тугими струями к небу, а начинались они от примитивного мангала из простых кирпичей, уложенных корытцем. В корытце толстый слой багровых углей, на стальных прутьях нанизаны ломти мяса вперемежку с луком.

Дочь стояла, красиво изогнувшись, в обтягивающих джинсах, поливала шампуры с мясом тонкой струйкой из темной бутылки. Я уловил запах слабого кислого вина, именуемого сухим. Мясо шипело, а когда капли попадали на угли, там хлопало, угли темнели, вверх выстреливали струйки пара.

Я брел неохотно, но я живу в этом мире и подчиняюсь его правилам. Одно из этих негласных правил гласит, что в выходные надо выезжать на дачу, жарить шашлыки, все это так великолепно, замечательно, восхитительно…

На самом же деле любое мясо, зажаренное на простой сковородке, куда вкуснее, чем это подгорелое, пахнущее дымом, жесткое и неаппетитное даже с виду, с налипшими хлопьями пепла, сора. А если такие же ломтики да в микроволновку – через десять минут уже настоящее мясо и настоящий вкус!

Но я живу в этом мире, в этом времени. И не спорю по разным глупостям, которые портят жизнь или желудок только мне. Иначе пришлось бы спорить и драться слишком часто. Другое дело – народ, который живет на этой территории. Я бьюсь за него не потому, что патриот: на самом деле не отличаю финна от итальянца, а потому, что в этом народе есть ряд достоинств, которыми не наделен никакой другой. Точно так же, как, к примеру, у финна есть такие черточки, которых нет у других. И финна, и русского надо сохранить. Тем более когда надвигается эта тупая страшная сила, готовая поглотить и втоптать в грязь и финнов, и русских, и арабов…

Из дома выбежала Дашенька. В руках легкое плетеное кресло, тащит усердно, язык вывалила на полметра. Глаза сияют гордостью: помогла деду.

– Спасибо, Дашенька, – поблагодарил я.

Вообще-то это не моя дача, недавно дочь купила, не мое это дело – копаться в огороде или подстригать веточки яблонькам. Дочь в меня, тоже не любит хозяйства, зато зять…

Возле мангала сидят поглядывают на багровые угли Игнатьев и Белович. Игнатьев иногда переворачивает шампуры, следит, чтобы прожарилось равномерно. Я тоже люблю смотреть на россыпь багровых углей, в них что-то завораживающее, и если бы не приходилось еще и готовить пищу как дикари-с в пещерные времена…

Оба мои добрых интеллектуала беседуют, понятно, о духовности и ценности человеческой жизни. О чем еще могут русские интеллигенты? Говорят, говорят, и никто не замечает, что на глазах рушится важнейшая доктрина, последние сто с лишним лет определявшая развитие цивилизации. Как нашей, так и западной. Еще в эпоху Возрождения вольнодумцы вычленили из массы человеческих ценностей одну, биологически простейшую: самое ценное – это жизнь, и культивировали эту ценность вплоть до нашего времени. Конечно, это были уже не бунтари в лохмотьях, протестующие против засилья церкви, а придворные философы и сами государи, но даже некоторые успехи, достигнутые благодаря такой доктрине, не оправдывают те потери, что вот несем сейчас…

Есть поговорка: заставь дурака богу молиться – лоб побьет. Давыдов, стремясь поскорее привести свое село к коммунизму, велел согнать в колхоз всех кур, Нагульнов предлагал и баб под общее одеяло, а нынешних философов, в своем усердии пойти дальше начинателей свободы для простого человека, занесло вообще хрен знает в какую дурь, благодаря которой была создана странная юридическая система…

Остановить уродливое развитие этого плода не смогли, и вот теперь даже малограмотный слесарь, как и очень грамотный академик, одинаково орут на нашу судебную систему: да расстреливать гадов надо, расстреливать! Однако не умерщвленная вовремя юриспруденция, исходя из неверно понятых прав