От калитки донесся шум подъехавшего автомобиля. Затем голоса, легкие и четкие шаги, стук каблучков. Калитка отворилась, вошла молодая девушка, плечи голые, несмотря на непогоду, зато платье длинное, почти до лодыжек… хотя разрез сбоку до середины бедра, и мы сразу уставились на дразняще мелькнувшую голую ногу.

Она производила впечатление яркого цветка, свежего и пахнущего, в который хочется сразу же сунуть нос. Двигалась быстро, бодро, глаза блестели, а подвижный рот с пухлыми губами с готовностью раздвинулся в широкой улыбке:

– Виктор Александрович?.. Я Ксюша, младшая сестренка Леонида. Он там возится с машиной, я не стала его ждать…

Я поклонился, взял ее нежные тонкие пальцы, но целовать не стал, это чересчур, вместо этого задержал в руке, глядя в ее юное очаровательное лицо:

– Добро пожаловать! Леонид о вас много рассказывал.

– Вот как?

– В самом деле много, – соврал я без всякого стеснения. – Вижу, не преувеличил, когда расписывал, насколько вы хорошенькая. Идите в дом, там сынишка вон того, что с шашлыками, покажет вам, как убивать русских солдат с одного выстрела по три штуки… Да какой там счет на людей! Они русских считают на штуки…

Ее улыбка стала просительной:

– А можно, я посижу с вами?

– У нас разговоры не очень-то мягкие, – признался я. – Видите, вон Игнатьев… который с газетой, сейчас взорвется!

Она протянула капризно и умоляюще:

– Я очень прошу-у-у…

– Ради бога, – уступил я. – Только не жалуйтесь.

Она тут же устроилась на бревне, даже не стала сразу уж так выставлять ногу, а бедро у нее просто совершенное, я успел заметить безукоризненные линии и холеную изумительную кожу, что явно шелковиста на ощупь…

Игнатьев отложил газету, встал, поклонился несколько запоздало, представился и тут же, совершенно забыв о красивой женщине, с гневом потряс газетой:

– Вы это серьезно?.. Или ерничаете?.. Я никогда не могу понять, когда говорите всерьез, а когда играете… играете во что-то страшное!..

– Вы о чем? – поинтересовался я.

Глаза мои наконец оторвались от щели на ее платье, чмокнуло, я ощутил, как давление в глазных яблоках вернулось к нормальному, а уши мои настроились слушать слова.

– Вы, по сути, защищаете терроризм, – проговорил он с ужасом. – Вы защищаете даже не террористов… это всего лишь люди, но… терроризм?.. Это ужасно. Этого я не понимаю. И никогда не пойму.

Он произнес гордо, с достоинством, не понимая даже, что признается в собственной глупости, ограниченности и непроходимой тупости. Хуже того, неспособности учиться.

Я кивнул Ксюше на Игнатьева:

– Видите? Он готов защищать гомосеков, извращенцев, садистов, убийц… Хотя гомосеков и защищать не надо, они уже создали свою партию, гомосека в президенты метят… А если их гомосек победит, то все, кто трахается по-старому, будут отнесены к сексуальным меньшинствам, им будет перекрыт доступ к ряду важных должностей…

Она молчала, несколько шокированная моей грубостью, но сама же напросилась и обещала не дергаться, а Белович вдруг вклинился в разговор с надеждой в голосе:

– К должностям? Тогда, может быть, тех, кто по старинке, и в армию брать не будут? А то у меня сыну скоро…

– Еще один, – сказал я с отвращением. – Эх… Уже никого не удивляет, что система юриспруденции охватила защитой все на свете, вплоть до убийства червяка или бабочки. И только одно-единственное явление… явление, порожденное чистотой помыслов и жертвенности духа!.. отвергнуто, предано проклятию. У гомосеков или садистов есть сотни тысяч адвокатов, которые во весь голос доказывают по радио, телевидению, Интернету, что они – благо для человечества… а вот это, повторяю, порождение чистых и горячих душ, готовых на самопожертвование для блага других людей, для блага всего человечества… не имеет своего адвоката!

Игнатьев морщился, затем занялся переворачиванием шампуров, а Белович переспросил с недоумением:

– Так уж и не имеет?

– Нет, – ответил я.

– А вы?

– Ну, я не в счет. Я вообще уникальное существо. Но кто еще? Поройтесь в памяти. Просмотрите периодику. Дайте поиск по всему Интернету.