требовательный, даже успевал увидеть протянутые к нему руки.

На этот раз его не утаскивали в черноту. Но вместо девичьего лица сверху расплывался серый потолок, тянулась длинная корявая балка с черными космами паутины, сплошь залепленная копотью.

Он с трудом раздвинул застывшие губы:

– Где… Олаф?

Послышались шаги, на него пахнуло запахом свежесваренного борща. Заслоняя балку, сверху появилось удивительно чистое, нежное лицо. В нем было столько света и чистоты, что сердце Владимира радостно стукнуло. Это в ее глаза он смотрел, это за ее руки цеплялся! Светлые волосы выбивались из-под белого чистого платка. Глаза, пронзительно серые, оглядели смущенно и счастливо.

– Боги, слава вам! Спасибо, что дали ему такую силу.

Голос ее был такой же чистый и нежный, прозрачный, как ключевая вода. Владимир прошептал:

– Ничего себе… сила… Где Олаф?

Девушка сказала с легкой укоризной:

– Да на тебе места живого не было!.. Как еще на своих ногах сюда добрался?

Она исчезла, шаги удалились. Хлопнула дверь, со двора донесся ее голос. Владимир быстро вспоминал, как срубили Варяжко, потом в памяти был провал, черное болото, руки упырей… Видать, сказались побои, ночь в болоте, схватка в корчме, где тоже пару раз саданули по голове, а по боку, помнит, текла кровь, но в горячке драки не обращал внимания…

Со двора раздался мощный голос, тут же заскрипело крыльцо. Владимир растянул губы в усмешке, по телу слышался зуд, кровь шелестела в жилах, спешно перетаскивая жизненную силу, залечивала, сшивала, затягивала раны и ссадины, растворяла кровоподтеки, сращивала хрящи и кости, наполняла силой.

Дверь хлопнула, в светлом от солнца дверном проеме возникла гигантская темная фигура с золотыми волосами до плеч. Солнце играло в них, прыгало, как золотые искорки в небесном костре.

– Очнулся? – выкрикнул Олаф.

Он в один огромный прыжок оказался возле Владимира. Синие глаза с такой тревогой впились в его лицо, что Владимир удивился:

– Что-то стряслось?

Олаф ахнул:

– Ты четыре дня не приходил в себя! Я уж думал: все, придется копать для тебя яму, а ты вон какой огромный, как корова, только еще длиннее.

Владимир прошептал:

– Четыре дня… Долго же я… Как же ты не ушел сам?

Олаф засмеялся:

– А кто бы дичь мне лупил по дороге в Царьград? Вот если бы ты научил меня из лука так же метать стрелы, как научил на коне…

– Сделаю, – пообещал Владимир. – Только бы ты с моей шеи слез. Как Варяжко? Здесь не опасно?

Он поднялся с помощью Олафа, сел. Голова немного закружилась, перетерпел, потом звон утих, а сознание прояснилось. Помещение невелико, печь занимает треть комнаты, широкие полати, стол и две лавки, а на стенах пучки трав, мешочки с корешками, листьями. За единственным окном ярко светит солнце, глаза с непривычки слезятся. Грудь туго стягивает повязка, на правой руке тоже завязана тряпица, там пощипывает и зудит.

Олаф улыбался победно:

– От кого опасно? Мы разбили в пух и перья весь отряд, что послал твой конунг киевский. Никого не осталось! Те двое явились и утащили своего ярла, чтобы похоронить по своим обрядам. Я их хотел было еще заставить кровь смыть с крыльца, да хозяйка воспротивилась. Ну а местные… Тиун, который грозился с тебя шкуру спустить, теперь в лесах хоронится.

Он придержал Владимира, тот осторожно спустил ноги на пол. Под повязкой зуд усилился. На пороге появилась девушка. В открытом сарафане, теперь волосы распущены, а голову украшал венок из красных цветов. Что-то это означало, вспомнить бы, но в голове гул, в ушах комариный писк, перед глазами время от времени вспыхивают огненные мухи. Все же она красива настолько, что у Владимира снова пересохло во рту. На миг показалось, что пришла сама лесная богиня.

– Кто ты? – прошептал он.

Она улыбнулась одними глазами:

– Ежели невтерпеж, сними. Но не расчесывай. Загноится, будет хуже.

– Ты прямо зришь, – сказал Владимир с неловкостью, – о чем я думаю. Ведунья?

– Так кличут мою маму, – ответила девушка, голос ее почему-то дрогнул. – Она и выхаживала. А я только так… помогала.

Владимир сказал искренне:

– Без тебя бы я не выбрался. Олаф, когда сможем ехать?

– Хошь выйти? – предложил Олаф. – Я отобрал нам четырех коней. Два под седла, два в запас. Остальных пригнал сюда, пусть продадут или еще что. Денег у нас маловато, а заплатить чем-то да надо. Ну, конечно, я вывернул их карманы, пошарил в калиточках… Путь у нас долог, даже серебряная монетка пригодится. А коней тут либо продадут, либо еще что. Не кони – звери!

Днем его поили и кормили в постели, нежные, но сильные руки меняли повязки, разминали стонущие