Олафа не видел раньше таких ярко-синих глаз, с которыми не сравнится самое яркое небо.

Викинг прошептал, как умирающий селезень:

– Не торопился, змей…

– Разве я был нужен? – удивился Владимир. – Появись раньше, я бы испортил тебе все удовольствие.

– А сейчас?

– Я тебе нужен, только чтобы перекинуться словцом, – продолжил Владимир. Он чувствовал, как грудь викинга раздувается. Тот все еще осторожно ощупывал голову, но постанывать перестал. – Встать сможешь?

Олаф оперся на его плечо, поморщился, медленно поднялся на ноги:

– Кто-то шарахнул булавой… Сволочь, прямо в ухо.

Он зарычал, восстанавливая в памяти схватку, глаза снова стали безумными. Владимир тряхнул головой, красный туман начал рассеиваться. Тело еще дрожало, он чувствовал, как в висках трепещут крохотные жилки.

– Неужто… все? – спросил он неверяще. – Олаф, а где остальные?

Олаф проревел, зубы лязгали, как у припадочного:

– Здесь все… окромя… Варяжко…

Безумие медленно покидало его перекошенное лицо. Он пошел по корчме, осматривая сраженных. Владимир дышал тяжело, однако ликующее чувство едва не заставило завопить от ослепляющего счастья.

– Ты уверен?

– Я их всех как облупленных…

В углу было шевеление. Владимир быстро шагнул, ухватил за волосы рослого немолодого дружинника. Пальцы почти содрали кожу вместе с волосами, но устрашенный дружинник не пикнул: из глаз черноволосого смотрела сама смерть. Сильная рука подняла с пола, страшный голос прогремел обрекающе:

– Как зовут тебя, тварь?

Дружинник, морщась от боли, прохрипел перекошенным ртом:

– Выворотень… княже.

Владимир начал чувствовать боль в руке, кто-то успел ударить, да и все тело заныло, напоминая о зверских побоях. Олаф пинком заставил подняться еще одного, целого, только сбитого с ног.

Страшные глаза пронзили Выворотня, как два острых ножа:

– Ты знал, за кем идешь?

– Да, – прохрипел Выворотень. – За сыном Святослава. Ты…

Он не договорил, в глазах было ожидание смерти. Владимир сильно тряхнул за волосы:

– Хочешь умереть? Нет? Тогда слушай. Ты снимешь пояс с мечом. Ты никогда не возьмешь в руки боевой топор. Ты будешь оставлять ножи, когда выйдешь на улицу!.. Если не сделаешь, ты умрешь. Понял?

Выворотень, наполовину задушенный, прохрипел:

– Да…

Владимир отшвырнул его в угол. Олаф злорадно скалил зубы. Его синие глаза не отрывались от другого уцелевшего в бойне. Когда Варяжко взялся прижигать его для забавы огнем, этот дружинник, его звали Пивнем, хмуро отвернулся. Тогда еще Олаф понял, что воин предпочел бы его убить, но изгалянье над пленным не одобряет. Этот Пивень был сбит, когда меч Олафа срубил соратнику голову, а его задел плашмя, и оглушенный Пивень пришел в себя, когда резня закончилась.

Олаф видел, как в глазах воина загорелся огонек стыда и жажды отомстить или умереть. Его топор лежал прямо перед ним, и Олаф сказал почти доброжелательно:

– Бери, бери! Нас двое и вас двое.

Пивень провел языком по внезапно пересохшим губам. В корчме стоял на ногах, даже не раненный, Выворотень. А черноволосый, за которого им обещали плату, морщится и явно бережет правую руку.

– Ну же? – сказал Олаф. Он нагнулся, подхватил топор за лезвие и подал Пивню рукоятью вперед. – Бери!.. Споем песню смерти!.. И красною кровью своею напоим свое железо…

Резная рукоять оказалась почти возле пальцев, и Пивень поспешно отдернул руку, словно Олаф протягивал раскаленную в горне болванку.

Топор с лязгом упал на пол. Пивень побелел, ибо внезапно понял, как близко оказался от неминуемой и быстрой смерти. Владимир уже уходил, с порога обернулся:

– Где Варяжко?

Дружинники переглянулись. Глаза Владимира хищно сузились, а Олаф потянул воздух сквозь зубы, грудь его медленно увеличивалась в размерах.

Выворотень сказал угрюмо:

– В прошлую ночь он ходил к ведунье.