белье, его сбросили с крыльца собственного терема под ноги коня Владимира.
Владимир напряженно сидел в седле, вслушивался в отчаянные крики челяди: с молодых девок срывали одежду и пользовали тут же посреди двора, а старых баб и толстых бояр с удовольствием резали как овец. Не верилось, что с такой легкостью захватил обширные земли.
Конь осторожно переступил, стараясь не задеть копытом окровавленное лицо бородатого человека. Владимир холодно поинтересовался:
– Ну, тварь подлая, что скажешь в оправдание?
Полищук с усилием поднял залитое кровью лицо. Глаза с ненавистью впились в статную фигуру молодого богатыря.
– Чтоб ты сдох, сын рабыни!.. Никогда… никогда я не буду служить тебе!
Владимир оглядел холодно его богатырскую фигуру, смерил взглядом широкие плечи, необъятную спину. Даже все видавшие дружинники дрогнули от недоброй улыбки киевского князя и его острого, как печенежская сабля, голоса:
– А вот тут ты ошибся.
– Никогда!
– Будешь.
По знаку Владимира князя оттащили в угол двора, быстро и без проволочек сорвали одежду, привязали за руки к перекладине между столбами. Грузная туша Полищука повисла, раскачиваясь над землей, а ноги ему накрепко привязали к дубовой колоде. Массивное тело странно белело в вечернем свете заходящего солнца, словно бы висел с обрубленными руками и головой: те были темными на открытом воздухе, а остальная плоть оставалась чистой, как у женщины.
Затем раздался страшный крик, в котором не было ничего человеческого, треск сдираемой заживо кожи, снова дикий крик человека, обезумевшего от боли. Гридни похохатывали, тыкали узкоклювыми щипцами, но кожу сдирали медленно, бережно, не прорвать бы ненароком.
Когда утром Владимир вышел на крыльцо терема Вырвидуба, оставив в постели двух дочерей побежденного князя – пусть теперь гридни тешатся, – отрубленная голова старого князя уже торчала над воротами. В раскрытых глазах застыл ужас, а рот еще перекашивался в судороге. Седые волосы слиплись, висели красными сосульками. У колодца дубовая колода уже блестела, чисто отмытая. Из сарая доносилось довольное хрюканье свиней, которым скормили ухоженное мясо.
Из оружейной, завидя князя, бегом примчался Кремень. Откинувшись назад, нес огромный барабан, на Руси именуемый просто билом. Глаза старшего гридня были покрасневшие, а голос охрип, словно Кремень не спал всю ночь, работал:
– Готово, княже! Шкуру серебряными гвоздиками вот тут по краю, как ты велел… Чуть стукни, за сто верст услышат.
Владимир зло скривил губы:
– Ну, Вырвидуб? Я же сказал, что будешь служить мне даже после смерти!
Дальше идти пришлось через земли отважного Кречета Белое Крыло. Славный витязь, благородный и знаемый как за отвагу, так и за щедрость, он симпатизировал Ярополку, как-никак единоверец – Кречет веру взял от соседних ляхов, – но из-за дальности его земель войска Кречета в войне с Владимиром оставались в своих землях. Победу новгородца принял холодно, дани не платил, своих людей в войско победителя не давал. Владимир отмалчивался, слишком многие восхищались Кречетом за его былые подвиги в борьбе с печенегами, но близкие знали, что князь злопамятен, герою печенежских сражений когда-то икнется здорово.
Сейчас они вторглись в его земли не потому, что князь затаил злобу, просто войску надо идти прямым путем. Но в первый же день примчались верховые, заорали издали:
– Княже!.. Беда!
– Что там? – выкрикнул Владимир.
Воины вокруг заволновались, сдвинулись, словно закрывая князя своими телами. Старший верховой закричал:
– Кречет велел в отместку подпалить наши села!.. И народ начал избивать и зорить!.. Наших жен и детей велел вязать и продавать рахдонитам, дабы сгинули в чужих странах…
Владимир привстал на стременах, вскричал бешено:
– Ты с ума сошел? Кречет всегда был честным и отважным воином!.. Он такое не мог…
Верховой закричал отчаянно, бесстрашно перебив самого князя:
– Не мог?.. А он уже месяц как веру жидовскую принял! Потому и разоряет наш народ, детей наших уводит в чужеземный полон!
Воины зароптали, зазвенело железо. Всюду Владимир видел нахмуренные лица, сверкающие в ярости глаза. Верховой заорал, срывая голос:
– Ты князь или не князь?.. Какой из тебя защитник, когда такое терпишь… Курица ты мокрая, а не князь…
Владимир привстал на стременах, вытянул длань. Голос его был тяжел и мрачен:
– Горько мне… Но там – враг! Истребить его, и всю семью тоже. С детьми, чтобы выполоть ядовитую траву с корнем.
Дружина ринулась вперед, как спущенные с поводка голодные псы. С воем, свистом, визгом понеслись к огромной веси с невысокой оградой, ворвались в раскрытые врата, вскоре запылали дома, сараи, конюшни. Владимир ехал медленно, его окружали знатные бояре, Кремень держал наготове дюжину отборных гридней, но оборона Кречета была растоптана внезапностью и свирепостью, которую там явно не ожидали.
