– Нет, – покачал головой Владимир. – Он знал твои планы насчет него, а та женщина была из бедных и простых. И он боялся тебе сказать… В той деревне знали одного Могуту – твоего сына. У него родился сын, но он и тогда смолчал, никак не решался сказать тебе. Ты в самом деле такой зверь? А еще через три месяца он погиб.

Могута смотрел с недоверием, рассерженно, потом в глазах мелькнула отчаянная надежда:

– Ты хочешь сказать, что у меня есть… внук?

Владимир пожал плечами:

– Разве я это хочу сказать? Это я уже сказал. Догадайся теперь, что я хочу сказать.

Могута быстро посмотрел на ларец. Лицо озарилось пониманием.

– Ты хочешь и мою долю за адрес моего внука?

Владимир, который именно это и хотел сказать, посмотрел в лицо старого купца, внезапно качнул головой:

– Не угадал. Ты мне нравишься… а правда, что ты жил на Ляшской улице? Тогда наши дома были рядом. Я ничего за адрес не возьму. Считай это подарком. Но только не внук тебя ждет…

Могута дернулся, глаза расширились в испуге. Надежда сменилась страхом.

– Что? Он тоже погиб?

– Нет, жив и здоров. Только тебя ждет не внук, а… внуки. Второй родился через полгода после гибели твоего сына. И хотя я твоего сына никогда не видел, но, глядя на тех парней, я сразу сказал бы, что они твои двойняшки. Только лет на сорок моложе.

Могута схватился за сердце. Мгновение смотрел выпученными глазами на Владимира, затем подхватился и начал торопливо собираться. Владимир выждал нужное время, дернул за рукав и указал на ларец:

– Отдели мою долю. Мне надо возвращаться, иначе меня выгонят со службы.

Могута хлопнул ладонью по крышке ларца, приподнял, заглянул, остро посмотрел в лицо молодого воина:

– Ты даже не просишь увеличить свою долю? За помощь с… этими неприятностями?

– Считай, что я это сделал в свое удовольствие.

– Ты хоть знаешь, сколько здесь?

Владимир сказал дрогнувшим голосом:

– Судя по весу… много. Очень много.

Могута несколько мгновений смотрел неотрывно в побледневшее лицо своего наемника. Внезапно коротко хохотнул:

– Не знаю, от сердца это у тебя… или от великой хитрости. Но я все еще родянин, хоть и ношу крест. Это здесь говорят: стыд не дым, глаза не выест! Но я не могу позволить, чтобы мне, славному и гордому Могуте, делал подарки бедный этериот, а я в ответ только сопел да кланялся. И богател, теряя совесть и честь. Бери этот ларец себе. А также тот металл и камешки, что внутри…

Он сказал как можно небрежнее, но Владимир видел, что купец раздувается от гордости. Вот так одним жестом подарить целое состояние, этим можно гордиться и хвастаться всю жизнь. И радости от такого жеста больше, чем от ста тысяч таких ларцов!

Владимир переложил золотые монеты и драгоценности в дорожную суму, особо ценные рубины спрятал в пояс. Когда он набросил на спину коня заметно потяжелевшее седло – в его тайниках тоже схоронил золото, – с крыльца сбежали слуги Могуты, затем купец торопливо спустился сам – вымытый, помолодевший, одетый богато, даже пышно.

– Готов?

– Только сесть на коня, – ответил Владимир.

Стук копыт заставил настороженно развернуться. Во двор въехал на гнедом жеребце Олаф. Он сиял, доспехи на нем сияли, рот был до ушей. Могута вопросительно взглянул на Владимира. Тот отрицательно качнул головой. Олаф участия в поисках сокровищ не принимал, значит, его доли нет. Потому не стоит даже упоминать о находке. К тому же он уже получил свое сокровище, сам заявил.

– Вольдемар, – сказал Олаф торжественно, – я хотел бы пригласить тебя на свадьбу!

– А кто женится?

– Я.

Владимир окинул его критическим взглядом с головы до ног. Викинг выглядит счастливее, чем если бы нашел десять таких ларцов. Эта мысль наполнила Владимира печалью. Могуте наплевать на золото, у него появилось сокровище неизмеримо ценнее, Олафу тоже наплевать, только он цепляется за этот желтый металл и блестящие камешки!

– А как же служба? – напомнил он. – Если мы утром не появимся в казарме, нас выгонят вовсе.

Олаф беспечно усмехнулся:

– Плевать!.. Человек живет не ради денег. Я встретил то, ради чего мужчины воюют, скитаются по свету, уходят из отцовских гнезд, разрушают и завоевывают королевства.

– А мне надо утром быть на службе, – сказал Владимир.

Он обнял Олафа, похлопал по спине. Викинг был красив, глаза блестели счастьем.