Церетус сосредоточенно писал, когда за спиной открылась дверь. Сейчас его мягко, но настойчиво начнут причесывать, умащивать благовониями, одевать, все это стараясь проделать как можно незаметнее, ненавязчивее, дабы не нарушить ход мыслей светлейшего сенатора, бдящего об интересах империи больше, чем сами базилевсы, потом бережно натянут на его старческие ноги мягкие замшевые сапожки…

Широкая ладонь зажала ему рот. Он дернулся, затылок уперся в стену, он не сразу понял, что это не стена, а широчайшая грудь. Горло ожгло холодом. Он застыл в страхе, ощутил холодное лезвие.

Над ухом негромко пророкотал мужественный голос:

– Доброе утро, Церетус.

– Утро доброе, – прошептал он в ладонь, что на миг ослабила давление. Скосил глаза, но грубые пальцы сдавили рот с такой силой, что затрещала кожа, вот-вот захрустят непрочные кости.

– Что скажешь еще, Церетус?

– Я не стану кричать, – пробубнил он. – Догадываюсь…

Ладонь исчезла, перед сенатором появился тот самый проклятый гиперборей. Высокий, мужественно красивый, отважный и расчетливый, с умными проницательными глазами и жестоким волевым ртом. Обнаженный меч, однако, направлял острием ему в грудь, и Церетус понимал с отчаянием, что не успеет даже крикнуть, позвать на помощь.

Притворившись ошеломленным больше, чем чувствовал, он быстро пробежал глазами по окнам, остановил взгляд на двери. Теперь понятно, что за стон почудился в ночи за окном. Похоже, ни один из шести стражей не придет на помощь.

– Ты один? – спросил он дрожащим голосом.

– Сюда никто не войдет, – сообщил Владимир.

– Понятно, – ответил Церетус сипло. – Твой викинг сторожит входы… Чего ты хочешь? Руби, раз уж сумел пройти.

Владимир усмехнулся:

– Знаешь, что не зарублю, потому и говоришь так смело. Я мог бы поразить тебя раньше. Но я пришел по делу.

Церетус сглотнул, сказал неуверенно:

– Я полагал, что и военный отряд не вломился бы в мой дом.

– Отряд – да, – согласился Владимир.

Он молча смотрел в подвижное лицо сенатора, и тот вспомнил, что этот человек, как сказали о нем, пришел из страны дремучих лесов, где не видят солнца, страны бездонных и бескрайних болот. Там свои приемы войны… А второй, который явно сейчас охраняет дверь, вовсе из мира скал, хмурого неба и холодного моря.

– Да, – пробормотал он, – я предусмотрел защиту от лучших в мире солдат, но не от гипербореев… Но я не знаю, о каком деле можно говорить. Разве что самому подставить горло под твой меч?

Владимир сказал медленно:

– Горло? В моей стране у живого… еще живого врага вырывают печень!.. А потом раскалывают череп и поедают мозг.

У сенатора вырвалось:

– Такую дикость, да чтоб христиане…

Владимир холодно удивился:

– Я что, христианин?

Коричневые глаза гиперборея смотрели немигающе. Сенатор увидел в них такую жестокость, что внутренности разом превратились в лед. Он ощутил смерть во взгляде, близкую и жестокую. И тем страшнее, что гиперборей не кричит, не ярится. Он просто зарежет.

– А нужно ли, – сказал он непослушными губами, – все это? Я не думаю, что больная печень старика будет вкусной. Да и голова сегодня болела жутко…

Он попытался улыбнуться. Глаза гиперборея чуть потеплели. Сенатор незаметно перевел дыхание. Этот варвар оценил суровую шутку. Они вообще стойкость ценят выше ума, так что еще можно торговаться за жизнь…

Его пальцы поползли к шнурку – в дальней комнате спят трое слуг. Владимир покачал головой:

– Я не знаю, какой шнур куда ведет, на всякий случай обрезал все. А Олаф, не зная, кто опасен, а кто нет, сейчас заканчивает резать твою челядь. Тоже всех.

Церетус содрогнулся. Челяди в его доме немало, это же целая бойня.

– Так что же ты хочешь? – повторил он.