конских корпуса.
На багровой под лучами заходящего солнца дороге толпились оборванные избитые люди. Всадники подгоняли еще новых, иных приводили с веревками на шеях.
Рус повернул к ним коня, но когда подскакал, Сова уже рявкнул что-то злое, его понимали без перевода, и толпа послушно потекла по красной дороге навстречу пугающе красному небу.
– Всех собрал? – крикнул Рус.
– Всех, – ответил Сова, скаля зубы, – кого взяли с оружием. А осталось до бесовой матери тех, кто уцелел как-то и от развалин ни на шаг. Надо таких попытать еще, вдруг где золотишко зарыто!
Солнце почти касалось черного края земли. Рус хмурился, на дороге не видно иудеев с его тремя растяпами. Сова злился откровенно, пинал пленников, тыкал в спины тупым концом копья, орал люто. На середине дороге остановился, вот условный камень, оглянулся на Руса:
– Что будем делать, княже?
Рус указал на багровый распухший шар. Он неудержимо сползал, не в силах удержаться на стене гладкого купола. До земли осталось не больше трех пальцев, когда черный край воспламенился от жара, заискрился, затем потек багровым огнем, даже просел от тяжести, готовясь принять такой же расплавленный слиток бронзы. Нет, железа, из которого у него на голове шолом, надежная шапка – вчера пятеро дружинников били бронзовыми топорами, палицами и метали в нее ножи, но там остались лишь едва заметные царапины.
– Если не придут, этих под нож…
Он умолк на полуслове.
Глава 10
Ворота распахнулись, оттуда на полном скаку выметнулись два всадника. Завидев Руса, отчаянно махали руками. Рус, хмурый, надменно выпрямился, застыл в подобающей неподвижности.
Первым подскакал уже знакомый им иудей по имени Нахим. Он плюхался на спине лошади как мешок с овсом, голова подскакивала, лицо болезненно кривилось. Другой всадник показался Русу намного опаснее, но он держался позади Нахима, вслушивался в звуки чужого языка, ненавидяще прожигал Руса взглядом черных и блестящих, как спины жуков, глаз.
– Доблестный князь, – сказал Нахим сипло, – мы не успели собрать твоих воинов. По вине стражи жителям позволили разобрать их по домам…
– Что? – взревел Рус. – Почему?
– Один был сильно ранен, – заторопился Нахим. – Даже безоружный, он убил четверых, троим сломал руки. Его взяли только истекающего кровью. Наши лекари все равно его лечат, ибо раненый – это прежде всего раненый, а враг – потом. А двух под стражей сперва отвели в места, где их покормили…
– Ах, их еще и кормили? – воскликнул Рус свирепо.
– Таковы наши законы…
– Плевал я на ваши законы, – бросил Рус грубо. – Когда я их получу обратно, то их распнут так, чтобы видели все. Дабы помнили, что умирать надлежит с оружием в руках! Как завещано нам богами. Когда их доставят?
Нахим оглянулся:
– С минуты на минуту! Умоляю, смени гнев на милость. Не убивай своих несчастных пленников. Это не добавит тебе славы.
Рус оглянулся. Сова уже поставил двоих на колени в дорожную пыль, вытащил меч. Пленники покорно склонили головы. Оба шептали молитвы.
– Жалкий народ, – пробурчал Рус. Он смотрел на небо, из-за черного края выглядывало багровое полушарие, но было видно, как неотвратимо уменьшается, продавливается в незримую смертным бездну. – Я собрал ваших пятьдесят душ, а вы троих не доставите вовремя!.. Что за племя?
Он помахал Сове. Тот задержал над головой меч, смотрел исподлобья. Рус крикнул:
– Пусть идут.
– Без обмена? – не понял Сова.
Рус повернулся к Нахиму, тот смотрел непонимающе. Второй иудей стискивал челюсти так, что желваки едва не прорывали сухую кожу. Рус слышал, как он дышит тяжело и часто, будто вот-вот бросится на захватчиков.
– Слушай, – сказал Рус веско, – мы отдаем ваших людей сейчас. А вы, когда соберете наших, приведите их сюда и просто отпустите. А то и вытолкайте в шею из ворот.
Нахим оглянулся на далекую толпу соплеменников, повернулся к Русу:
– Ты доверяешь?
– Ну а как же?
– А ежели…
Рус сказал зло:
– Тогда бесчестье упадет на ваши головы.
Второй всадник что-то горячо зашептал в спину Нахиму. Рус хищно улыбнулся, показал белые острые зубы опасного зверя. Нахим, не слушая второго, всматривался в надменное лицо молодого вождя варваров.
– Мы доставим их сразу же, – сказал он торопливо. – Клянусь своей жизнью.