Он кивнул, чувствуя, как даже от такого простого движения кровь как волна ударила в череп, едва не взломала, боль была дикой. Заринка отшатнулась. В ее глазах были боль и отвращение. Кулаки прижала к груди, глаза заблестели. Слезы побежали частые, крупные.

– Брат мой! – вскричала она страшно. – Где Борух?..

Он с трудом вскинул руки, тяжелые как горы. Лицу было больно, но он сумел улыбнуться:

– Мы победили!.. Эта страна отныне наша.

Народ ответил угрюмо-радостными воплями, но, перекрывая их кличи, как острый нож вонзился в его измученное сердце дикий крик Заринки:

– Ты убил его?.. Ты убил?

– Мы победили! – прошептал он. – Наше племя будет жить! Мы победили, сестренка!

Она закричала, глаза ее с ненавистью уперлись в кровоточащие раны на его груди:

– Ты убил его, твои руки в его крови!.. Я никогда не сниму черный платок!

Дикая ярость вошла в его тело с такой мощью, что он пошатнулся. Зубы стиснулись, желваки едва не прорвали кожу. Как будто со стороны он услышал свой яростный голос:

– Ты его и не наденешь!

Его меч выскользнул из ножен со скоростью мокрой молнии. Она бесстрашно смотрела в его искаженное лицо. Глаза ее были полны ненависти.

– Убийца!

– Это был честный бой, – прохрипел он. – Твой Борух бы подтвердил. А ты, предавшая свой народ…

Острие иззубренного меча, больше похожего на пилу, ударило ее под ребро. Заринка вздрогнула, ухватилась обеими руками за кисть руки брата. Их глаза встретились. Она продолжала сжимать его стиснутые пальцы, и непонятно было, то ли старается удержать карающую руку брата, то ли помогает погрузить смертельное лезвие глубже.

Рус отступил, давая сестре повалиться на землю. Алая струя крови залила ее одежду, а теперь ширилась красной лужей по земле.

– Она не радовалась победе, – прошептал он с горечью, что разъедала внутренности. – А как можно… как это можно…

Повесив голову, он медленно потащился к шатру. Моряна и Бугай шли рядом и чуть поотстав, готовые подхватить его в любой миг. Его шатало, все видели, как изранен и избит князь, но никто не осмелился подать руку, пока он не ввалился в шатер. Там упал на ложе, только тогда в несколько рук начали освобождать от тяжелого пояса, стащили наполненные кровью сапоги, разрезали и сняли тяжелые от впитавшейся в них крови портки.

Ис заплакала, увидев страшно избитое тело. Один сплошной кровоподтек, а сломанные ребра в одном месте проткнули бок, белые кости торчали жутко, кровь почти не текла, лишь слабо струилась сукровица.

С его губ сорвалось непреклонное:

– Ее тело… земле… не предавать…

Ис бережно накладывала ему на грудь мазь, Корнило уже суетился рядом. Вместе туго перевязывали раненый бок. Шепот почти не уловила, спросила встревоженно:

– Ты что-то сказал?

– Тело моей сестры… оставить, – шепнул он. – Пусть все зрят…

Ее пальцы все так же быстро врачевали, но в голосе была тревога:

– Рус, ты видишь меня?..

– Вижу…

– Тогда я не понимаю. Ты говоришь о Заринке?

Он сделал усилие, чтобы удержаться в сознании. Сдерживая боль, сказал непреклонно страшным хриплым голосом:

– Перед лицом народа нет ни сестер, ни братьев! Все отвечают перед Поконом.

Она покачала головой. Спохватившись, что он не видит, сказала негромко:

– Ты ее уже убил. Что же еще?

– Что смерть, – ответил он слабо. – Все умрем. Смерть – это не наказание. Наказание – бесчестье.

Она бережно прикасалась к избитому, израненному телу, от ее прохладных пальцев и холодной мази боль стихала, пряталась в глубину тела. Голос Ис был тревожный.

– Тебе сейчас больно, Рус. Телу больно, а душе – во сто крат. Ты сейчас не должен ничего приказывать.

Он сказал глухо:

– Ис, ты не понимаешь… Она совершила тягчайший грех. Высшее преступление!

Он умолк, стиснул зубы, пережидая боль. Лицо побледнело, на лбу выступили крупные капли пота. Ис сама сжалась, словно боль прошла и через ее тело. В глазах закипели слезы. Она сглотнула комок, почти прошептала: