– Нет.
– Тогда что же?
– Не знаю, – ответил Соломон убито. – Все еще не знаю.
– Опомнись, Соломон! Разве не ты твердил о необходимости крепить стены, ковать оружие… или хотя бы не перековывать старые мечи на новые орала, не ты ли твердил, вызывая всеобщее раздражение, о необходимости быть готовыми к приходу других народов? И вот теперь мы все думаем так, как ты. Чего же ты еще хочешь?
Соломон устало развел руками:
– Если все думают, как я… то я, значит, уже не прав. Или слишком застоялся на месте. Я должен быть впереди хотя бы на шаг. Должен заглядывать в день завтрашний, предвидеть… а я не могу. Только чувствую смутную тревогу. И это наполняет мою душу горечью. Я вижу порочность того, что мы делаем, но я не вижу выхода. И сердце мое истекает кровью.
Аарон несколько мгновений пристально смотрел на старого ребе. Соломону показалось, что в глазах первосвященника промелькнула тень понимания, но тут же взгляд Аарона стал ясным, как у скифа перед боем, а голос возрос:
– Думаешь, на Совете опять встанут на твою сторону? Не-е-ет… После этой победы, а это победа, все болото будет на моей стороне. Мы истребим скифов. Мы навсегда избавим народ Израиля от страшной угрозы со стороны Гога!
Чувства, думал Соломон с горечью. Чувства захлестывают даже старых и мудрых. Аарон призывает к чувствам, и за ним идут, ибо чувства проще, понятнее, доступнее каждому. У каждого или почти у каждого в сожженных весях погибли родственники. Их кровь взывает к отмщению. Так все говорят. Месть отличает человека от животного, тоже так говорят.
Но на этом стоят и скифы!
Сначала он услышал голоса, но был настолько слаб, что тут же снова провалился во тьму. Затем ощутил, как ему раздвигают губы и льют что-то горячее. Он непроизвольно глотнул, еще и еще, поперхнулся. Голоса стали громче. Он с неимоверным усилием поднял тяжелые, как валуны, веки.
Над ним склонилось широкое лицо Моряны. Щеки богатырки стали бледными, под глазами повисли темные мешки, похожие на сети с рыбой. В недобрых глазах блестела влага.
Он хотел спросить, но только шевельнул губами. В ее глазах странное недоброжелательство боролось с радостью:
– Рус?.. Ты возвращаешься?
Он снова пошевелил губами:
– Как…
На этот раз прохрипел нечто нечленораздельное, но Моряна поняла или догадалась.
– Как кончилось?.. Ты успел насадить голову… на кол, а потом упал. Победа за твоим… за нашим племенем.
Он прошептал:
– А что… они?
– У них тихо. Пока только собирают убитых с поля, грузят на телеги. Но они ликуют, Рус. Ликуют!
– Да, – прошептал он, – им есть почему ликовать.
– Но разве победили не мы?
Тяжесть на сердце стала весомее, а тревога стиснула грудь. Иудеи могут подумать иначе. Они – народ без чести. Сегодня скифы всему миру явили свою слабость.
– Их нельзя оставлять живыми, – прошептал он, сознание медленно меркло, он почти не слышал своих слов. – Их надо истребить до последнего младенца… дабы никто не мог говорить о нашем великом позоре…
Когда очнулся, его ноги волоклись по земле, цеплялись, в сапогах хлюпало. Плач и стенания раздавались уже со всех сторон. С трудом открыл глаза. Его тащили через поле под руки Бугай и Моряна, а Корнило суетливо то появлялся в поле зрения, то исчезал. Во рту пекло, чувствовалась горечь полыни. Дышать было трудно, повязки сдавили грудь, ребра, даже шею. Иудеи бродили по бранному полю, как и русы, собирали убитых.
На краю поля воины разложили два десятка свежесрубленных носилок. Рус стиснул зубы, простонал в ярости и бессильном отчаянии. Все полегли, все. Не осталось даже раненых. Дрались с таким ожесточением, что умирали раньше, чем падали на землю. Если кому и нужны носилки, то лишь ему, который похвалялся, что иудеев закидают рукавицами. Да и то, ежели не помрет раньше, чем донесут до стана…
Он видел бледные лица, расширенные глаза. На него смотрели со страхом и недоумением. Он не чувствовал боли от ран, хотя от них наверняка умрет, душу выжигала память о хвастовстве и последующем позоре. Победа досталась великой ценой, неимоверным усилием.
Он услышал крик. Через граничные камни перепрыгнула Заринка, неслась навстречу, едва касаясь земли. В ее лице не было ни кровинки. Глаза округлились, блестели как слюда, а пещеры глаз потемнели как ночь.
– Что с… Борухом?
Он скрипнул зубами:
– Все убиты.
– И Борух? – допытывалась она. – Ты убил его?
