– От моря, – сказала она с неудовольствием. – Никогда моря не видела! А кто ты и зачем идешь?

– Меня зовут Ламех, – сказал он, счастливый до свинячьего визга, что грозная женщина вдруг даже разговаривает с ним. – Я иду помогать читать молитвы нашему… волхву. И мне просто повезло, что ваши боги послали мне навстречу такую красивую женщину!

Она ехала молча, Ламех втягивал голову в плечи, страшился вспышки ярости, забыл упомянуть о ее страшной силе и мускулах. Краем глаза он невольно заглядывал под край безрукавки, ее оттопыривала могучая грудь, он замечал белую как снег нежную округлость, вдруг Моряна сказала странно изменившимся голосом:

– А ты в самом деле считаешь, что я… красивая?

Ламех всплеснул руками:

– О, да это всяк видит!

– Да? – спросила она с сомнением. – Но мне такого никто не говорил.

Он покачал головой. Голос был сожалеющий, будто рассказывал ребенку простые истины:

– Еще бы! Для любого племени нужна прежде всего сила. Выше всех ценятся те, кто сильнее бьет топором, дальше всех бросает дротик, дольше всех скачет на коне. Разве у вас не так?

– Так, – подтвердила она. – А как же иначе?

– Тебе нельзя говорить, что ты красивая, – сказал он с жаром. – Понимаешь?

– Нет, – призналась она озадаченно.

Конь ее замедлил шаг, и Ламех послушно потащился вовсе как черепаха. Впереди вырастал стан скифов, и по спине побежали крупные злые мурашки.

– Тогда они могут потерять тебя как воина, – объяснил он. – Ты станешь украшать себя цветами, шить наряды, строить глазки мужчинам…

Она презрительно фыркнула, выпрямилась.

– Да ни за что на свете!

Ее мощная грудь еще больше раздвинула края безрукавки. Теперь он видел два белых полушария, остальное скрывала тонкая кожа одежды. Шнуры натянулись, не давая распахнуться вовсе. Ламех поневоле загляделся, споткнулся, едва не упал, услышал смех и не сразу понял, что смеется та самая женщина, чей рыкающий глас только что вздымал у него волосы на макушке. Смех был сильный, но женственный, грудной, с приятной хриплостью.

– А ноги, – сказал Ламех восторженно, – ноги-то! Как у царицы Савской. Недаром же царь Соломон, когда уж очень восхотел посмотреть на ее ноги, велел пол выстелить хрусталем…

– Зачем? – спросила Моряна подозрительно.

– А она, по своей чистоте и наивности, решила, что придется идти через озеро, вот и подняла платье…

Моряна гулко захохотала. У Ламеха от ее громового хохота по коже побежали пупырышки величиной с пузыри на лужах после крупного дождя. Моряна с удовольствием покосилась на свои ноги, загорелые и жилистые, от колена всаженные в яловые сапоги на двойной подошве.

– Вон там твой волхв, – указала она. – Иди спокойно, не тронут. А мой шатер вон тот, где оранжевый яловец. Если что понадобится, заходи. Не загрызу.

Она засмеялась, стегнула коня и лихо унеслась, забросав его комьями земли. Ламех вытер лицо, он уже трижды вспотел, несмотря на холодный воздух, побрел к указанному дому. Мудрый ребе говорил, что даже грубая лесть приятна любому, а женщина проглотит любые восторги по поводу своей внешности, даже если ее, горбатую и слепую, будут называть стройной и ясноглазой. На самом деле, если смотреть со стороны, он рисковал не так уж и сильно.

Он оглянулся на шатер с оранжевым яловцом. Шатров всего два, остальной люд спит на телегах, в крытых повозках, а то и просто на земле, бросив под себя срубленные ветки. Похоже, Моряна занимает не последнее место в племени.

От стана скифов несся резкий визг, музыка гоев, догадался Соломон, глухо рокотали огромные бубны. Порыв ветра принес запахи сырой кожи и жареного мяса, а чем ближе Соломон подходил, тем мощнее становились запахи пота, как конского, так и человечьего, к запаху мяса примешались ароматы диких трав, которые здесь жрут только свиньи и скот. От резких звуков варварских рожков у Соломона заломило в висках, а каждый удар бубна отдавался в голове, будто раскаленной колотушкой лупили по затылку.

Костры полыхали без нужды ярко, так что горела, казалось, сама земля. Вокруг пылающих огней мрачно и грозно плясали огромные мужчины. Толстые, как бревна, руки лежали друг у друга на плечах, и все выглядели многоголовым чудовищем, оскаленным и опасным. Ритмично били в землю тяжелыми сапогами, земля вздрагивала и жалобно стонала. В кострах щелкали угольки, выстреливали снопами искр, а в котлах при каждом притопе выплескивалась похлебка. Угли зло шипели и плевались белыми дымками.

Волосы встали дыбом, он чувствовал опасность всей кожей, словно пробирался по едва застывшей корке через кипящую лаву. В любой момент может проломиться, в любой момент скиф может с хохотом схватить жалкого чужака и швырнуть в костер. Просто так, для забавы. А другие будут лишь смеяться и указывать пальцами.

Рус прискакал на взмыленном коне. Клочья пены падали с удил, пузырьки пены срывало ветром, они быстро лопались на сапогах молодого князя. Лицо было злое, а в синих как небо глазах стояла неприкрытая жестокость. Мальчишка подбежал, схватил повод. Рус прыгнул на землю легко, подскочил от избытка силы, будто земля его подбросила. Он напоминал Соломону лесного зверя, живущего ярко, люто, спешащего уж сегодня ухватить все, увидеть все, будто завтра дня уже не будет.

– А, волхв, – поприветствовал он, от его звонкого сильного голоса пахнуло холодным ветром, будто перед лицом Соломона взмахнули острым как бритва мечом. – Что надумал?