– Это я игрушечная?

– Кукольная, – оскалился он в довольной улыбке. – Скорее всего ты все-таки не человек… Но тем больше мне позавидуют! Конечно, если выветрю тебя раньше, чем покажу.

Он уже не казался ей страшным. Великаны всегда оказывались в сказках глупыми, их обводили вокруг пальца даже дети. Хева ощутила, как на смену ужасу приходит боязливое презрение. Сила есть – ума не надо. Сила – уму могила…

Неспешно он поднял ляду, ей показалось, что воздел ее одним пальцем, крикнул в темную глубину:

– Эй, кто там есть?

А Хева торопливо закричала:

– Отец, это я, Хева! Ничего не бойся!.. Уцепись за лестницу, тут один глупый великан вытащит ее вместе с тобой!

После паузы донесся слабый голос, в котором было столько боли и страдания за нее, что у Хевы навернулись слезы:

– Дочь моя… что стряслось?

– Отец, – закричала она быстро, – со мной все в порядке!.. А с весью… Ну, ты сам знаешь. Поторопись… или погоди, я сама слезу, помогу!

Страшась, что великан передумает, она быстрой ящерицей юркнула в лаз, сбежала по перекладинам прямо в отцовские объятия. Он сумел стать на колени, но его пальцы тщетно хватались за покрытые плесенью перекладины.

– Отец, я помогу… Он не может спуститься, его никакая лестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя… Вот так… еще… ноги поставь на перекладину, на одних руках не удержишься… Эй, огромина! Тащи!

Отец прошептал тихо:

– Ты разговаривала со… скифом?

– Отец, – ответила она тоже шепотом, хотя великан явно не знает языка избранного народа, – он огромный и глупый! Мне уже совсем не страшно. Ну, почти не страшно.

– Ох, дочь моя…

Лестница трещала под двойной тяжестью, но они двое стояли на разных ступеньках, светлый квадрат приближался, только его заслоняла грозная фигура, и Хева чувствовала, как у ее отца от страха и безнадежности слабеют пальцы.

– Отец, – закричала она отчаянно, – держись! У меня же больше никого на свете нет!

Его пальцы стиснулись на перекладине, она видела. А в следующее мгновение сопящий великан вытащил лестницу, и как раз вовремя: гнилые жерди переломились, и Хева с отцом рухнули в черный пепел рядом со зловонной дырой подвала.

Отец часто и жадно дышал, в лице был страх. Глаза дико уставились на великана. Даже не заметил, что взгляд свободно простирается во все стороны, не натыкаясь на соседние дома, сараи, амбары, конюшни. Дикий скиф скользнул по нему равнодушным взором, его глаза снова обратились к Хеве.

– Все. Я уже вытащил.

Она живо возразила:

– Не все! Он здесь умрет, не видишь?

Он уставился бараньим взглядом:

– Ты хочешь, чтобы я отнес это нечто дохлое волхву? Он уже разложился. Не слышишь, какой смрад?

– Не слышу, – сказала она, – его нужно отнести шаману. Только нашему.

Он вытаращил глаза:

– А где ваш?

Ее сердце забилось еще чаще. Сказала как можно небрежнее:

– В Новом Иерусалиме, где же еще? Только тот шаман может спасти моего отца.

На его лице появилось сильнейшее отвращение. Она поняла, что великан сейчас откажется, сказала торопливо:

– И тогда я стану твоей верной рабой!

Он фыркнул:

– Ты уже сейчас моя рабыня!

Сердце ее упало. Однако сумела проговорить почти все тем же уверенным и даже, насколько смогла, насмешливым тоном:

– Да, плеть и железо могут многое. Но надо быть очень тупым, чтобы совсем не видеть разницы между покорным рабом и верным.

Он нахмурился, и она подумала в страхе, что он в самом деле слишком туп, чтобы видеть разницу. Особенно разницу между просто покорной женщиной и преданной.

Оба со страхом наблюдали за медленно размышляющим скифом. Но, похоже, долгие раздумья были не свойственны сыновьям Гога. Он пожал плечами: