что сумели отличиться в совете, за накрытым столом или в бою. Я чувствовал, что, поддавшись атмосфере, любуюсь осанкой самого старого из встречающих епископа рыцарей, его суровый облик переходит в величественность библейского патриарха, с удовольствием смотрю на просветленные и, как принято говорить, исполненные благородства лица других советников епископа, на здоровые и широкие морды рыцарей. Волосы, ровно подстриженные над бровями, длинными золотыми кудрями – все как один блондины! – ниспадают на крутые плечи. Иные по их средневековой моде накрыли головы сетками, а кто-то подобно мне поддерживает волосы стальными обручами, медными кольцами или цветными повязками. Иноземные гости, их видать по одежке, поражают вычурными нарядами, а местные князьки и бояре, невзирая на летний зной, по русскому обычаю надели пышности ради шубы, подбитые дорогими мехами. Мне они в своих негнущихся широких одеждах казались фигурами из музея восковых знаменитостей.
Суровый монах, под рясой которого проступали широкие костистые плечи, провел нас крутой лесенкой на башню. Почти на самый верх, комнатка так себе, хотя ложе для каждого отдельно, в низком потолке лаз, вдоль стены каменные ступеньки.
– Здесь выход на крышу, – сказал он безразлично. – Если будет интересно…
Воевода заверил:
– Будет, будет!.. А епископ не против, что гости могут сверху… того, секреты?
Монах буркнул:
– Какие у нас секреты?
– Ну, все-таки…
– Божьи слуги не должны иметь секретов, – сказал монах строго. – У нас все на виду.
Низко поклонился, выказывая смирение, ушел, неслышно притворив дверь. Воевода задвинул за ним засов, постукав по двери кулаком. Из мореного дуба, плечом не вышибешь. В замке епископа любая щепка уже не щепка, а орудие защиты.
– Да, – признал он, – когда такая крепость, то шпионов сюда самому надо зазывать. Пусть смотрят, рассказывают! Враги сами будут обходить сторонкой.
Я походил по комнате, взгляд упал на каменные ступени. Воевода выглянул в единственное окошко- бойницу, кивнул:
– Да, ты прав.
– Я что-то говорил? – удивился я.
– Разве ты не хочешь посмотреть сверху?
– Хочу.
– Тогда пойдем. Мы с тобой воеводы… хоть и разные орды водили, а воеводам надлежит взирать сверху, аки орлы.
Он пошел первым, уперся плечом в крышку лаза, я услышал скрип, затем там наверху пораженно ахнуло:
– Красота-то какая!
Эхо в ответ привычно прокричало «мать… мать… мать», умолкло сконфуженно. Воевода стоял у края парапета, а мир с башни казался в десятки раз шире, горизонт отодвинулся, а в чистом после дождя воздухе мы видели с потрясающей четкостью даже листочки в лесу почти на стыке неба с землей.
– Красиво, – признал я.
– Ни одного кустика, – согласился воевода, он красоту понимал по-своему, – даже хорек не подберется незамеченным! А ближайшая балка, где можно укрыться, аж за версту… Были и ближе, даю голову на заклад, но этот епископ явно засыпал, засыпал… Да еще и землю притоптал! Эх, великий воитель помер в этом… что в сутане.
В голосе старого воеводы было явное сожаление.
– А зачем это епископу? – спросил я.
Воевода сдвинул плечами:
– Наверное, по привычке.
– Старое уходит туго?
Он кивнул, чувствуя что-то недосказанное в моих словах:
– Кто знает… может быть, у него остались какие-то могущественные враги? И он всегда готов к осаде?
Несокрушимость чувствовалась как под ногами, так и в воздухе, что окружал нас. За нашими спинами двор как на ладони, мы заново оценили, как умело епископ выстроил замок, расположил пристройки, конюшни. Даже запасы дров были укрыты навесами, так что даже если бы удалось перебросить через стены горящие стрелы или горшки с огненной смесью, то пожара они бы не вызвали.
В дверь стукнули. Воевода рыкнул, створка приоткрылась. Вошел второй монах, такой же строгий и неулыбчивый, только ростом еще выше, а в плечах пошире.
– Его святейшество, – сказал он сухо, – приглашает вас на ужин.
Я не успел рта раскрыть, как воевода уже был на ногах, забыв про усталость, ночь в веревках, удар обухом по голове и прочие мелочи. Глаза его заблестели как у разбойника при виде попавшей в руки поповской дочки:
– Пора, пора!.. Веди, сусальный.
– Это еще не все, – обронил монах еще суше.
