—
Два дня. А вез мине, етот, анчихрист-планер.
От змей! Как загудел, все печенки вынул! Башку и типерь
ломит с шуму.
Думал, не доберусь живьем. Ен, гад, то на один бок встанить, то на другой. То трисетца, што малярийнай. Знать, Бог ево, нечиставо, по макухе бил.
—
Ладно, хорошо, что приехал.
—
Не знал, што далеко так забрался. Неспривычно мине тут. Город чужой, неведомай. Да и отвык я в тайге от люду.
—
Как дома-то?
—
А-а-а-а, сам ведаишь. Все так жа. Да и сам
не
так давно уехал. Я ить к те с разговором.
—
С каким? — насторожился Колька.
—
Ты не боись. Поспрашать надумал, оставят тя при нас, коли мы с Марьей сюды переберемси? Надоело мине одному. Глядишь, куды приткнусь. Работать стану. Так втрех и жили б, а?
Колька задумался.
—
Помехой не станим. Не пужайси. На кусок нам я заработаю, — продолжил Макарыч.
—
Да не о том ты! Вся беда в том,
что меня
в
городе не оставят.
—
Почем знаишь?
—
Тут у многих городских старики живут. А
ребят всех в тайгу отправили. Меня и тем более пошлют. Я не здешний. Да у нас с таким не считаются. Геологу что в городе делать?
—
Да, — незадачливо почесал затылок лесник: — Знать, Марья была права. Наперед тибе такое сказывала. И откуда выведала, каналья? Ну да што нонче… Поди, покажь мине, иде тут похарчитца можно. Гляжу, ты на столе заместо хлеба книжки держишь. А ими сыт не станишь. Пошли в харчевню. Али как их тут у вас зовут? На полное брюхо все веселей. Глядишь, в голову разумное придет. Не зря ж я сюды приперси.
Они вышли на улицу. Сновали по ней мальчишки в промасленных робах.
—
Такие махонький, а работають, — удивлялся Макарыч.
—
На железной дороге, — сказал Колька.
И, подтверждая его слова, рядом по рельсам пошел паровоз.
—
Эй! Погоди! — закричал, замахал руками машинисту лесник и, подбежав, попросил: — Слухай, черт немазанай! Тутукни! Уж сколь годов паровозново голосу не слыхал. На вот, возьми червонец. И гуд
н
и! Слышь?
Машинист отстранил десятку. Нажал на сигнал. Звонкое ржание гудка перекрыло голоса и шум города. Макарыч, щурясь, поглаживал бороду, улыбался.
— У-у-у-у,
— взвизгнул паровоз.
—
Да иди жа ты! Стал, что стенка перед козлом. Мослы отчекрыжу, — заругался машинист.
—
Пошли, отец, — позвал Колька.
Макарычу вспомнилось, как во сие на каторге
слышал он гудок паровозный. Будто увозил его на материк. Но это Дарья, бокастая тачка, волокла его в карьер…
—
Эх. жисть! Што хвост собачий. Облезла. Обвисла, книзу потянулась, к земле, — грустно проговорил лесник, переступая рельсы.
В столовой было шумно. Пахло щами. Макарыч крутнулся на месте. Поглядел на большой хвост очереди. Потянул Кольку за рукав.
—
Айда в обрат! Там я привез кой-чего. Марья
передала тибе. Тут не надоть. Покуда дождесси, охота пропадеть. А у мине и так кишки, ровно колокола на пасху гудять. Да и едово казенное моя утроба не почитаить.
Они вернулись в общежитие. Макарыч пошел умыться. Колька вытаскивал из его рюкзака свертки, банки. Как вдруг услышал шум, — из-за двери доносилось возмущенное:
—
Холера те, ослу, в бок! Индюк шшипанай! Хто таких в свет пущаить, идолов окаянных? Ишь, как животину острамил!
Колька вышел.
Макарыч стоял перед парнем. У ног того вертелась постриженная подо льва махонькая собачонка. Только на голове и кончике хвоста безжалостные ножницы оставили коротенькие жидкие волосенки. Собачонка жалась к ногам хозяина, прята
л
ась от холода. Скулила.
—
Какое кому дело? Моя собака, что хочу, то
и
делаю с ней, — огрызнулся было парень.
—
Пошто сибе чуб не испохабил? Нашел над кем изголятца. Боле дурь девать стало некуда, — обратившись к Кольке, спросил: — Ей тож в науке ходить?
—
Как будто…
—
С-сукин выродок. Заместо дела мужичьево, срамное занятие удумал. На што таких тут держат? На войну б ево! Там быстро б мозги вправили.
—
Да ладно тебе, отец.
—
Чево ладняишь? Аль вам боле делать нече?
—
Пошли в комнату. Чего ругаешься? Все не переделаешь.
—
Не в том соль. Дурака и гроб не сделаит умным. Животину на што одурачил? Под сибе подогнал.
—
Ты, дед, насчет дурака полегше, — не выдержал хозяин собаки.
—
А то што?
—
Увидишь…
Макарыч подступил к парню вплотную. Прижал к стене. Тот оказался на голову ниже лесника.
—
Я ить ворон пуганай. Не стращай. В грех не вводи. Бездельем в жисть не замалси. Хочь годов поболе тваво. Не погляну, што ученай, живо дурь выбью с башки.
Парень вывернулся из-под руки лесника, заторопился по коридору.
—
И охота была тебе с ним задираться? — вырвалось невольно у Кольки.
—
Я в тайге хронту подмогаю. Ноги иножды не тянут. Хочь живьем в землю лезь! Кабы не ты да Марья, кончился бы мой век. Потому и тяну. Худо ли, бедно ли — не лежу в зимовье. И на войну поставляю, што могу. Вона бумага мине за то пришла с благодарствием. Тут жа эдакий лоб дитем тешитца!
Не понравилось Макарычу в городе. Хотя не был в нем много лет. Раздумал перебираться. Заговорил о другом.
—
Знать, поотвык я от еитих мест. Не по нутру приходитца. Людно, ругливо, холодно тут, куды не суньси — горе али сквалыжничество. Давай-ко ты
к
Вы читаете Макарыч
