– Сдурел, что ли! – выкрикнул Груздь.

– Сдурел! – шмыгнул носом Коля.

– И думать забудь!

– Эта девочка любит только отморозков, судя по ее выбору, – вполне резонно заметил пьяный Доморацкий.

Все помолчали. Коля встал и неровной походкой направился к школе.

– Ты чего? Ты куда? – завопили Груздь с Доморацким.

– На контрольную.

– Совсем свихнулся?! Ну какая, на фиг, контрольная! Под душ и в койку!

– Отвалите от меня, – отпихивался от них Мишин.

– Ну ты, блин, прирожденный ботан! Учиться, учиться и еще раз учиться! Как завещал великий Ленин? Даже в пьяном виде!

– Иди ты! – брыкался Мишин.

Он уперся так, что не было никакой возможности его остановить.

– Ты сейчас куда? – спросил Груздь у Доморацкого.

– Куда-куда? Домой, конечно. Я-то точно не сумасшедший, чтобы сейчас к химичке переть.

– Ладно. А я провожу этого идиота до парты.

Всю дорогу до школы Груздь уговаривал Мишина не ходить в школу, но все было безрезультатно.

Они пришли в класс, сели за последнюю парту.

– Только не рыпайся! Молчи, я тебя умоляю! – уговаривал Груздь чертыхающегося Мишина, когда химичка раздавала контрольные задания.

Груздь мало что понимал в химии, ему на нее было глубоко наплевать. Однако иметь в четверти тройку ему тоже не хотелось.

– Коль, посмотри, как это задание делать? – толкнул он плечом Мишина.

Толкнул его легонько, но Мишина уже так развезло, что он вывалился из-за парты в проход, напротив которого стоял химичкин стол.

– В чем дело? – Она встала из-за стола и подошла.

Груздь обхватил голову руками и зажмурился.

– Николай! В чем дело? – строго спросила химичка.

Мишин кое-как поднялся и, покачиваясь, смотрел затуманенным взглядом на учительницу.

– Ничече, Маргрита Алессанна, – еле выговорил он.

Коля Мишин, конечно, был ее любимчиком, но никакая ее любовь не могла терпеть пьяного ученика на своих занятиях.

– Идем со мной, – выдавила она сквозь зубы.

– Ну, Маргарита... Алексанна...

– Я сказала! – Она схватила его за локоть, но Мишин вырвал свою руку.

– Не ожидала от тебя! – задохнулась учительница. – Ладно же! Вижу, ты не в состоянии дойти до директорского кабинета! Что же, директор у нас не такой гордый, как ты! – И она выскочила за дверь.

По классу побежали разговорчики, смешки, одобрения и порицания.

– Ну ты, блин, дал, пацан! – повернулся к Мишину Антошка Кирюхин.

– А чего? – искренне удивился Мишин.

– Да сядь ты! – дернул его Груздь. – Ну какого ты?!

– Что я! Какого ты! Меня толкнули. Ты же видишь...

– Да какого ты вообще приперся! Тебя же теперь, наверно, из школы попрут! Идиот! Химоза к директору побежала. Ты в это-то хоть врубился?!

Мишин вдруг сел и заплакал пьяными слезами.

– Держись, пацан! – похлопал его по плечу Антошка. – Мы никогда не забудем твоего героического поступка!

Вдруг Мишин сорвался с места и побежал в лабораторию, соседнюю с кабинетом химии комнату.

– Куда ты? – только и успел крикнуть Груздь.

Мишин даже по прошествии многих лет никак не мог понять, что конкретно его, скромного мальчика, отличника, химика и просто гения, сподвигло на такой шаг. Алкоголь? Может быть, обида за то, что он такой одинокий и никому, кроме химички, не нужный (хотя выходило, что теперь он и химичке не нужен)? А может, несчастная любовь?

Как бы там ни было, он взял металлический натрий, который хранился в банке под слоем керосина, и опустил его в концентрированную серную кислоту, упаковал в полиэтиленовый пакет в несколько слоев, чтоб не сразу проело... Он часто бывал в этой лаборатории, химичка разрешала ему проводить здесь всяческие интересные опыты, и он хорошо знал, что где находится. «Значит, они только отморозков любят, да?!» – И чиркнул спичкой.

– Где Мишин? – профессионально строгим голосом сказад директор, входя вместе с химичкой в класс.

Тут же из лаборатории, качаясь и закрывая уши руками, вышел Мишин. А через секунду раздался взрыв.

Потом были долгие разбирательства. Но Мишина не выгнали. Его отец был в неплохих отношениях с директором. К тому же, в конце концов, за Колю попросила и сама химичка. А вдруг, выгнав его из школы, они испортят жизнь талантливому мальчику и, может быть, великому ученому в будущем. Она явно осознавала, что такого ученика у нее больше не будет. И на педсовете напирала на то, что он просто попал в дурную компанию, где его, примерного и способного мальчика, напоили и испортили. Мишин, конечно, выгораживал друзей как мог. Но все-таки вопрос стоял о нем, а не о его собутыльниках. В результате ограничились тем, что взяли с Мишина клятвенное обещание, что он впредь не будет поддаваться пагубным примерам своих приятелей, а лучше и вообще перестанет с ними общаться. Ну, конечно, родителям пришлось заплатить за два выбитых в результате взрыва окна и еще за покупку некоторого химического оборудования и материала.

Затем последовали домашний скандал и домашний арест. Но вместе с тем и всеобщее уважение школьных товарищей. Даже Сева Парфенов как-то подошел к Коле:

– Силен, мужик! Значит, так тебя все достало? И ты решил совершить самоубийство, укокошив заодно с собой всех одноклассников и директора с химичкой? Горжусь! Уважаю! А Людка, та вообще в экстазе забилась, когда об этом случае узнала.

Зима заканчивалась. Мишин ходил несчастный, но в то же время и счастливый. Это было какое-то странное, пограничное состояние между эйфорией и депрессией. Настроения сменялись, как погода весной. Кстати, вскоре пришла и она – весна. Колины родители к этому моменту уже достаточно остыли, для того чтобы выпустить сына из-под домашнего ареста.

Денис постучался в кабинет к доктору Лапину. Тот в очках с позолоченной оправой сидел за столом и что-то напряженно изучал.

– Извините, – сказал Денис. – Меня зовут Денис Грязнов, мы с вами по телефону...

Доктор из-под очков взглянул на Грязнова.

– Вы из агентства, которое сотрудничает с милицией?

– Точно, по поводу Мишина Николая Николаевича.

– Да, я вспомнил. Ну что ж вы там в дверях встали, проходите, садитесь.

Лапин походил на Айболита – седой, борода клинышком и живые яркие глаза.

– Тяжелое состояние? – спросил Денис, присаживаясь на колченогий, но мягкий стул.

– Зато стабильное, – неожиданно ответил доктор.

– Но он же, кажется, в коме?

– Нет, вовсе он не в коме. У него сильный эмоциональный шок, и просто какое-то время он не мог говорить и самостоятельно передвигаться. Собственно, он и сейчас не передвигается, конечно.

– То есть он в сознании?

– Ну как вам сказать. В общем, да. Но в очень слабом. Еще у него частичная амнезия. Но это все общая реакция организма на сверхсильное болевое и психическое раздражение. А это, в свою очередь,